В семь часов дремотное однообразие этого ожидания впервые нарушается: с 
последним ударом в северном приделе появляется первая знатная леди, одетая, как 
Соломон в его славе; распорядитель в шелку и бархате провожает ее к отведенному 
для нее месту; другой, такой же разряженный, подобрав длинный шлейф леди, идет 
за нею и, когда она уселась, укладывает шлейф у нее на коленях. Затем он 
подставляет ей под ноги скамеечку и кладет неподалеку корону, чтобы леди удобно 
было взять ее, когда настанет время всем представителям аристократии возложить 
на себя свои короны.

Супруги пэров появляются одна за Другой, блестящей вереницей, а между ними 
мелькают нарядные распорядители, усаживая их и устраивая. Теперь внутренность 
храма представляет собою довольно оживленное зрелище. Везде жизнь, движение, 
яркие краски. Немного погодя водворяется снова тишина, супруги и дочери пэров 
все пришли и все уселись на свои места, — огромный живой цветник, пестрый и, 
как Млечный путь, сверкающий морозной пылью брильянтов. Тут перед вами все 
возрасты: старухи, сморщенные, желтые, седые, — они помнят коронацию Ричарда 
III и его смутные, давно забытые времена; и красивые пожилые дамы; и прелестные 
молоденькие женщины; есть и хорошенькие нежные девушки с блестящими глазами и 
свежими щечками, — легко может статься, что, когда придет великая минута, они 
даже не сумеют надеть своих усыпанных алмазами коронок: для них это дело новое, 
и справиться с волнением им будет не легко. Впрочем, нет, — этого не может 
случиться, ибо у всех этих дам прическа устроена так, чтобы можно было по 
первому сигналу быстро и безошибочно посадить коронку на надлежащее место.

Мы уже видели, что разодетые леди усыпаны брильянтами, мы уже знаем, что это 
зрелище прелестно; однако настоящие чудеса еще впереди. Около девяти часов небо 
внезапно проясняется, и солнечный луч, прорезав полумрак собора, медленно 
движется вдоль скамеек с нарядными дамами; каждый ряд горит ослепительными 
разноцветными огнями, и внезапная яркость этого зрелища пронзает нас, как 
электрический ток! Но вот в полосу света вступает чрезвычайное посольство из 
какой-то дальней восточной земли, замыкающее шествие других иностранных послов,
 — и у вас захватывает дыхание, такой блеск оно разливает вокруг себя; посол с 
головы до ног усыпан драгоценными каменьями и при каждом движении сыплет вокруг 
пляшущие снопы алмазных искр.

Но переведем наш рассказ удобства ради в прошедшее время. Прошел час, два часа, 
два с половиной; глухой артиллерийский залп возвестил о прибытии короля и 
процессии; утомленная ожиданием толпа оживилась. Все знали, что придется еще 
подождать, так как короля нужно облачить и приготовить к торжественной 
церемонии; а пока ожидание можно будет приятно заполнить разглядыванием пэров 
королевства, появляющихся во всем их пышном наряде; каждого пэра распорядители 
с почетом отводили на место и клали возле него его корону. Зрители на хорах с 
живым любопытством наблюдали за всем: большинство из них впервые видели графов, 
герцогов и баронов, имена которых не сходили со страниц истории уже в течение 
пятисот лет. Когда, наконец, все пэры уселись, с хоров открылось столь дивное 
зрелище, что действительно стоило взглянуть на него, чтобы потом помнить всю 
жизнь.

Теперь на подмостки вступали один за другим епископы в парадном облачении и в 
митрах и занимали отведенные им места; за ними следовали лорд-протектор и 
другие важные сановники, а за сановниками — закованные в сталь гвардейцы.

Прошла минута напряженного ожидания, затем по сигналу грянула торжественная 
музыка, и Том Кенти в длинной мантии из золотой парчи появился в дверях и 
поднялся на подмостки. Вся толпа как один человек встала, и началась церемония 
коронования.

Все аббатство наполнилось звуками торжественного гимна, и под звуки этого гимна 
Тома Кенти подвели к трону. Один за другим совершались издревле установленные 
обряды, величавые и торжественные, и зрители жадно следили за ними; но чем 
ближе к концу подходила церемония, тем бледнее становился Том Кенти, тем 
сильнее терзало отчаяние его кающуюся душу.

Наконец наступил последний обряд. Архиепископ Кентерберийский взял с подушки 
корону Англии и поднял ее над головой дрожавшего всем телом мнимого короля. В 
тот же миг словно радуга озарила внутренность собора — это все знатные лорды и 
леди одновременно взяли свои коронки, возложили их себе на голову и замерли.

Глубокая тишина охватила аббатство. В эту незабываемую минуту посредине собора 
вдруг появилось новое действующее лицо, никем раньше не замеченное. То был 
мальчик, с непокрытой головой, в рваных башмаках, в грубой плебейской одежде, 
висевшей лохмотьями. С торжественностью, совсем не подходившей к его грязному 
платью и жалкой внешности, он поднял руку и крикнул:

— Запрещаю вам возлагать корону Англии на эту преступную голову! Я — король!

В один миг мальчик был схвачен множеством негодующих рук. Но Том Кенти в своем 
царственном одеянии прыгнул вперед и звонким голосом крикнул: