сказал с неподдельным страданием в голосе:

— Прошу снисхождения, милорды: у меня мучительно чешется нос. Каковы обряды и 
обычаи, соблюдаемые здесь при этих чрезвычайных обстоятельствах? Пожалуйста, 
поспешите ответом, дольше я не в силах терпеть!

Никто не улыбнулся. Напротив: у всех были скорбные, растерянные лица, все 
смущенно переглядывались, как бы спрашивая друг у друга совета. Но перед ними 
была глухая стена, и во всей английской истории ничто не указывало, как через 
нее перешагнуть. Главного церемониймейстера не было, и никто не дерзал 
пуститься в плавание по этому неведомому морю, никто не отваживался разрешить 
на свой риск столь важную, серьезную проблему. Увы! Наследственного чесальщика 
в Англии не существовало. Тем временем слезы вышли из своих берегов и потекли у 
Тома по щекам. Нос все настойчивее требовал, чтобы его почесали, и, наконец, 
природа прорвалась сквозь преграды придворного этикета,[13 - Этикет — строго 
установленный порядок обхождения при царском или королевском дворе.] и Том, 
мысленно молясь о прощении, если он поступает неправильно, облегчил удрученные 
сердца приближенных, собственноручно почесав свой нос.

Когда обед кончился, один из лордов поднес Тому большой неглубокий сосуд из 
чистого золота, наполненный ароматной розовой водой для полоскания рта и 
омовения пальцев. Наследственный подвязыватель салфетки встал поблизости, держа 
наготове полотенце. Том несколько времени в недоумении рассматривал таз, потом 
взял его в руки, поднес к губам и с самым серьезным видом отпил из него глоток. 
Потом возвратил его лорду-прислужнику:

— Нет, милорд, это мне не по вкусу. Запах приятный, но крепости никакой.

Эта новая сумасбродная выходка принца, еще раз доказывавшая, что рассудок его 
поврежден, болезненно отозвалась во всех сердцах и никому не показалась 
забавной.

А Том, сам того не зная, сделал еще одну оплошность: поднялся с места и вышел 
из-за стола как раз в ту минуту, когда придворный священник встал у него за 
креслом, поднял руки и возвел глаза к небу, готовясь начать благодарственную 
молитву. Но и тут никто как будто не заметил, что принц совершает необычный 
поступок.

Теперь нашего маленького друга по его настойчивой просьбе отвели в кабинет 
принца Уэльского и предоставили себе самому. По стенам, по дубовым панелям, в 
кабинете висели на особых крючках различные части блестящего стального 
вооружения с чудесной золотой инкрустацией. Все эти доспехи принадлежали принцу 
и были недавно подарены ему королевой, мадам Парр.[14 - Парр Екатерина 
(1512–1548) — шестая жена короля Генриха VIII.]

Там надел наголенники, рукавицы, шлем с перьями и все остальное, что можно 
надеть без посторонней помощи; он хотел было позвать кого-нибудь, чтобы ему 
помогли завершить туалет, но вспомнил об орехах, принесенных с обеда, и, 
подумав, как весело будет грызть их не на глазах у толпы, без всяких великих 
наследственных лордов, которые докучают тебе непрощенными услугами, поспешил 
развесить все эти прекрасные доспехи по местам. Скоро он уже щелкал орехи и 
чувствовал себя почти счастливым, впервые после того, как господь бог в 
наказание за его грехи превратил его в королевского сына. Когда все орехи были 
съедены, он заметил в шкафчике несколько книг с заманчивыми названиями, в том 
числе одну об этикете при английском дворе. То была ценная находка! Он улегся 
на роскошный диван и самым добросовестным образом принялся за изучение этой 
науки. Оставим его там до поры до времени.



ГЛАВА VIII

ВОПРОС О ПЕЧАТИ

Около пяти часов Генрих VIII очнулся от неосвежающей тяжелой дремоты и 
пробормотал про себя:

— Тревожные сны, тревожные сны! Уже недалек мой конец, и сны предвещают его. 
Слабеющее дыхание подтверждает предзнаменования снов.

Вдруг злобное пламя сверкнуло в глазах короля, и он проговорил еле слышно:

— Но тот умрет раньше меня!

Придворные заметили, что король проснулся, и один из них спросил, угодно ли 
будет его величеству принять лорда-канцлера, который дожидается в соседней 
комнате.

— Пусть войдет! Пусть войдет! — нетерпеливо крикнул король.