как мне самому угрожало лишение свободы. Две дуэли в один день, два раненых 
противника – и оба друзья генерала. А ведь сам я не имел никаких друзей: вряд 
ли я мог избежать наказания. Я ожидал ареста… может быть, даже военного суда, а 
в перспективе мне могло угрожать увольнение из армии.
Несмотря на свой оптимизм, я все же задумался о том, чем все это кончится. Я не 
очень беспокоился об увольнении – я мог прожить и без офицерского чина. Но 
любой человек, будь он прав или виноват, не может равнодушно подвергнуться 
осуждению своих товарищей и носить клеймо позора. Можно быть отчаянным 
человеком, но нельзя не считаться с последствиями, когда дело касается 
родственников и семьи.
Однако Галлахер придерживался на этот счет иного мнения.
– Ну и пусть они тебя арестуют и даже велят подать в отставку. Черт с ними! 
Наплевать тебе на все это! Не обращай никакого внимания. Будь я в твоей шкуре и 
владей я такой великолепной плантацией и целым полком негров, я плюнул бы на 
эту военную службу и стал бы разводить сахар да табак. Клянусь святым Патриком, 
я так бы и поступил!
Однако утешительные речи друга не совсем успокоили меня, и я не в слишком 
веселом настроении отправился разыскивать пленника.
Я нашел молодого вождя в камере. Как только что пойманный орел, как пантера в 
ловушке, Оцеола в бешенстве метался по камере и время от времени выкрикивал 
дикие угрозы.
В помещении без окон было совсем темно. Сопровождавший меня капрал не взял ни 
свечи, ни факела; он пошел за ними и оставил меня одного в темноте.
Я услышал шаги, легкие, как поступь тигра – наверно, шаги человека, обутого в 
мокасины, – и резкий звон цепей. Затем слух мой уловил бурное дыхание и гневные 
возгласы. В полумраке я различил фигуру пленника, ходившего взад и вперед 
большими шагами. Значит, ноги у него не были скованы.
Убедившись, что пленник один, я тихо вошел к нему и встал у двери. Мне казалось,
 что, погруженный в свои мысли, он не замечает меня. Но я ошибся. Внезапно 
Оцеола остановился и, к моему удивлению, назвал меня по имени. Он, должно быть, 
прекрасно видел во мраке.
– И вы, Рэндольф, оказались среди моих врагов! – произнес он тоном упрека. – Вы 
вооружены, в военной форме, при полном снаряжении – и готовы помочь им выгнать 
нас из наших домов!
– Пауэлл!
– Не Пауэлл, сэр. Мое имя Оцеола!
– Для меня вы всегда останетесь Эдуардом Пауэллом, другом детства, человеком, 
который спас мне жизнь. Я помню вас только под этим именем…
Наступила короткая пауза. Мои слова, по-видимому, как-то примирили его со мной. 
Может быть, они вызвали в нем воспоминания о давно ушедших временах. Оцеола 
сказал:
– Зачем вы здесь? Вы пришли сюда как друг или, подобно всем остальным, для того,
 чтобы терзать меня пустыми разговорами? Здесь перебывало много народу – 
лицемерных болтунов, которые старались склонить меня к бесчестным поступкам. 
Неужели и вас прислали с подобным поручением?
Из этих слов я заключил, что Скотт уже побывал у пленника
– по-видимому, с каким-то поручением.
– Нет, я пришел по собственной воле, пришел как друг, – сказал я.
– Я верю вам, Джордж Рэндольф! Еще в ранней юности у вас было честное сердце. А 
прямые побеги редко вырастают в искривленное дерево. Я не думаю, чтобы вы 
изменились, хотя враги уверяли меня в этом. Нет! Дайте руку, Рэндольф! Простите,
 что я усомнился в вас.
Впотьмах я схватил пленника за руку и понял, что обе его руки скованы, и все же 
рукопожатие наше было крепким и искренним.
Я не стал расспрашивать Оцеолу о врагах, очернивших меня. Главное, чтобы 
пленник поверил в мои дружеские чувства, – это было так важно, чтобы план его 
освобождения увенчался успехом. Я рассказал ему только часть того, что 
произошло у озера, остальное я не рискнул бы доверить даже родному брату.
Я ожидал яростного взрыва гнева, но был приятно разочарован: молодой индеец 
привык к неожиданным ударам судьбы и научился сдерживать свои порывы. Я 
почувствовал, что мой рассказ произвел на него глубокое впечатление. В темноте 
я не мог видеть его лица, он только заскрежетал зубами и что-то прошипел, 
стараясь подавить гнев.
– О глупец! – наконец воскликнул он. – Каким слепым дураком я был! Ведь с 
самого начала я подозревал этого сладкоречивого мерзавца. Спасибо, благородный 
Рэндольф! Я в неоплатном долгу перед вами за вашу преданную дружбу. Теперь вы 
можете требовать от Оцеолы все на свете!
– Ни слова больше, Пауэлл! Вам незачем думать об этом – наоборот, я ваш должник,
 но сейчас нам нельзя терять ни минуты. Я пришел сюда, чтобы дать вам совет. 
Это план, с помощью которого вам удастся освободиться. Но нам надо спешить, 
иначе меня могут застать здесь.
– В чем же заключается ваш план?
– Вы должны подписать Оклавахский договор!



Глава XLVIII. ВОЕННЫЙ КЛИЧ

Однако только восклицание «вуф», в котором звучало удивление и презрение, было 
ответом на мои слова. Далее наступило глубокое молчание.