поразила змею. Сталь ударилась о такую же твердую блестящую сталь.
Я бросился между адъютантом и его жертвой. Мне удалось удержать Хадж-Еву от 
свершения ее мстительного замысла. До сих пор адъютант не видел меня. Ярость, 
больше чем вода, ослепила его, и только когда наши клинки встретились, он 
заметил мое присутствие.
Последовала небольшая пауза. Все молчали.
– Это вы, Рэндольф? – удивленно воскликнул он.
– Да, лейтенант Скотт, это я, Рэндольф. Простите за непрошеное вмешательство, 
но, услышав, что ваша нежная любовная беседа вдруг перешла в ссору, я счел 
своим долгом вмешаться…
– Вы подслушивали? А позвольте узнать, сэр, разве это вас касается? Кто дал вам 
право шпионить за мной и вмешиваться в мои дела?
– Право? Это долг каждого честного человека – защитить слабую невинную девушку 
от посягательств такого хищника, как вы. Вы еще хуже, чем Синяя Борода!
– Вы раскаетесь в этом! – взвизгнул адъютант.
– Теперь – или когда?
– Когда вам будет угодно!
– Сейчас удобнее всего. Начинайте!
Не говоря ни слова больше, мы скрестили наши шпаги, и началась ожесточенная 
игра клинков.
Схватка была короткой. Сделав выпад в третий или четвертый раз, я ранил своего 
противника в плечо, и он больше не мог владеть правой рукой. Его шпага со 
звоном упала на гальку.
– Вы ранили меня! – закричал он и добавил, указывая на упавшую шпагу: – Я 
безоружен! Довольно, сэр, я удовлетворен…
– А я буду удовлетворен только тогда, когда вы на коленях попросите прощения у 
той, которую вы так грубо оскорбили.
– Никогда! – отвечал он. – Никогда! – И, произнеся это слово, которое, 
по-видимому, должно было выразить его непреклонное мужество, он вдруг обернулся 
и, к величайшему моему изумлению… бросился бежать.
Я помчался за ним и вскоре догнал его. Я мог бы всадить шпагу ему в спину, но 
теперь я уже не жаждал его крови и ограничился тем, что дал ему хорошего пинка 
ногой в то место, которое Галлахер назвал бы «задним фасадом». 
Удовольствовавшись этим прощальным приветом, я предоставил адъютанту 
возможность продолжать свое постыдное бегство.



Глава XLVI. МОЛЧАЛИВОЕ ПРИЗНАНИЕ

Мы юной любви вспоминаем дни Под пальмами вдвоем…
Ты вновь на свою голубку взгляни…
Это Хадж-Ева напевала одну из своих любимых мелодий. Затем я услышал другой, 
более нежный голос, назвавший меня по имени:
– Джордж Рэндольф!
– Маюми!
– Хо-хо! Оба наконец вспомнили… Это прекрасный остров, но он хорош для вас, а 
для Хадж-Евы мрачный… Не стану больше думать… нет, нет!
Мы юной любви вспоминаем дни Под пальмами вдвоем…
Ты вновь на свою голубку взгляни…
Когда-то это был мой остров, теперь он стал твой, мой милый мико, и твой, моя 
красавица. Дорогие мои! Оставляю вас одних наслаждаться, вам не нужна старая, 
сумасшедшая королева. Я ухожу – не бойтесь ни шороха ветерка, ни шепота 
деревьев. Никто не подкрадется к вам, пока Хадж-Ева караулит, и читта-мико тоже 
будет охранять вас. Хо, читта-мико!
Мы юной любви вспоминаем дни…
Безумная снова запела свою песню и ушла, оставив меня наедине с Маюми. Мы оба 
несколько смутились.
Ведь мы никогда не обменивались с нею ни одним признанием, ни одним словом 
любви. Хотя я любил Маюми со всем пылом своего юного сердца и теперь уверился в 
том, что и она любит меня, но мы еще до сих пор не сказали этого друг другу. У 
нас обоих точно язык отнялся.
Но в эту минуту слова были бы излишни. Между нами как будто прошел 
электрический ток, наши души и сердца слились в счастливом единении, мы без 
слов понимали друг друга. Никакие речи не могли бы убедить меня сильнее в том, 
что сердце Маюми принадлежит мне.
Очевидно, и она чувствовала то же самое. Нас волновали одни и те же мысли. По 
всей вероятности, Хадж-Ева уже рассказала ей о том, как я пылко изливал свои 
чувства. По веселому, спокойному взгляду Маюми я догадался, что и она не 
сомневается во мне. Я раскрыл объятия. И моя любимая, как бы поняв мой призыв, 
спрятала личико у меня на груди.
Мы не произнесли ни слова. Тихий, нежный возглас сорвался с ее губ, когда она 
прильнула к моей груди и самозабвенно обвила мою шею руками.
Несколько мгновений мы простояли молча, только наши сердца как бы шептались 
между собой. Затем смущение растаяло, как легкое облачко под лучами летнего 
солнца, и мы наконец признались во взаимной любви. Я не стану пересказывать 
здесь наши любовные речи. Эти самые священные слова в передаче часто звучат 
пошло, поэтому я воздержусь от подробностей.
В этот сладостный миг оба мы испытывали невыразимое блаженство. Немного спустя 
мы опомнились и, отвлекшись от настоящего, заговорили о прошлом и о будущем.