вперед, но гораздо осторожнее, отставая от него ярдов на пятнадцать. Даниты же, 
увидев наших лошадей и наши головы над камнями, стали один за другим 
останавливаться, словно колеблясь, ехать ли им вперед или оставаться на месте. 
Даже Стеббинс, хотя он и следовал за Холтом, делал это весьма неохотно. Он 
видел стволы ружей, блестевшие над камнями, и, не доехав шагов пятидесяти до 
нашего укрытия, натянул поводья и остановился, стараясь спрятаться за Холтом. 
Скваттер же продолжал бесстрашно приближаться к нам. Он находился уже настолько 
близко, что мы могли рассмотреть выражение его лица, которое нетрудно было 
понять: оно свидетельствовало о непреклонной решимости вырвать свою дочь из рук 
похитивших ее дикарей, так как до сих пор он имел все основания полагать, что 
мы индейцы. Разумеется, никто из нас не помышлял стрелять в Холта, но, если бы 
в этот момент Стеббинс продвинулся хоть на один шаг, он рисковал бы получить не 
одну пулю.
Скваттер ехал рысью и держал ружье наготове, словно собираясь стрелять без 
предупреждения. Вдруг он остановил лошадь, опустил оружие на луку седла и 
изумленно уставился на нас: вместо индейцев он увидел перед собой белых. В то 
же мгновение Лилиен выскользнула из-за камней и, с мольбой протягивая к нему 
руки, воскликнула:
– Отец! Это не индейцы! Это Мэриен… Это…
Она еще не успела договорить, как рядом с ней появилась ее сестра.
– Мэриен жива! – вскричал Холт, узнав свою давно оплакиваемую дочь. – Она жива! 
Хвала всевышнему! Какая тяжесть свалилась с моего сердца! А теперь я могу 
покончить еще с одним делом.
Холт круто повернул коня, спрыгнул на землю и, положив ружье поперек седла, 
прицелился в Стеббинса.
– Ну, Джош Стеббинс, – загремел скваттер, – пришло время нам с тобой свести 
счеты!
– В чем дело, Холт? – неуверенно пробормотал мормон, дрожа всем телом. – Я вас 
не понимаю.
– Я хочу сказать, подлец, что, прежде чем уйти отсюда, ты должен снять с меня 
обвинение в убийстве. Слышишь?
– В каком убийстве? – пролепетал Стеббинс, уклоняясь от прямого ответа.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, и знаешь, что это было не убийство, а 
самоубийство. Бог свидетель, оно разбило мое сердце.
Голос Холта прерывался от волнения, когда он продолжал:
– Правда, никаких доказательств этого у меня не было, а ты так ловко подстроил 
улики, что в них не усомнился бы никакой законник, несмотря на то, что они были 
лживы, как твое черное сердце. Много лет ты держал меня за горло и пользовался 
этим, чтобы осуществлять свои подлые замыслы. Но тут нет ни закона, ни 
законников, и помочь тебе они больше не могут. Тут хватит свидетелей, и твои 
собственные молодчики, и эти люди, которые будут почестнее, понадежнее. В их 
присутствии ты должен признаться, что все твои улики – ложь и я невиновен в 
убийстве.
После того как Холт кончил свою речь, наступило глубокое молчание – так 
поразило всех странное неожиданное требование скваттера. Даже даниты, стоявшие 
у входа в долину, не проронили ни слова. Заметив, что благодаря «измене» они 
утратили численное преимущество, «ангелы-хранители» не проявили никакого 
желания двинуться вперед, чтобы защитить своего начальника. Казалось, Стеббинс 
на мгновение заколебался. На его лице промелькнул страх, смешанный со злобой: 
очевидно, ему нелегко было поступиться своим прежним влиянием. Но ему не дали 
долго размышлять. Как только он обернулся к своим данитам, явно собираясь 
отступить к ним, угрожающий голос скваттера остановил его:
– Ни с места! Не смей отворачиваться, а то получишь заряд свинца в спину! 
Теперь сознавайся, или я стреляю!
По тону скваттера Стеббинс понял, что уклониться от ответа ему не удастся, и он 
поспешно воскликнул:
– Вы не совершали никакого убийства, Хикман Холт! Я никогда не говорил этого!
– Говорить-то не говорил, да грозился сказать. Сознавайся, улики ты сам выдумал 
и держал их как нож над моей головой столько лет. Сознавайся!
Стеббинс заколебался.
– Ну, скорее! Или можешь считать себя покойником!
– Сознаюсь, – пробормотал дрожащим голосом смертельно перепуганный негодяй.
– И улики были ложными?
– Да, ложными. Я сознаюсь.
– Ладно! – сказал Холт, опуская ружье. – С меня хватит. А теперь, трусливая 
гадина, можешь убираться к своим красавцам. Ты им и такой понравишься. Ну, 
проваливай же и благодари Бога за то, что унес отсюда ноги.
– Нет! – воскликнул голос за спиной Холта, и в то же мгновение из-за камней 
вышел Уингроув. – Нет, пусть он еще подождет! Мне тоже надо свести кое-какие 
счеты с этим прохвостом. Человек, который рыл другому такую яму, не имеет права 
жить. Вы, Хик Холт, можете отпустить его, но я не отпущу. И вы бы сделали то же,
 если бы знали…
– Что знал? – прервал его скваттер.
– Что он собирался сделать с вашими дочерьми.
– Он муж Мэриен, – ответил Холт голосом, полным горечи и стыда. – Это моя вина. 
Да простит мне Бог!
– Он вовсе не муж ей. Венчание было обманом. Он увез бедную Мэриен… так же как 
и Лилиен, чтобы…
– Чтобы что? – вскричал Холт, видимо, о чем-то догадываясь.
– Для того, чтобы отдать их в жены мормонскому «пророку».