«Боже милосердный, неужели нет милосердия? Бог отмщения. Услышь меня!.. Ага, 
отмщение! Что же это я, глупец этакий, задумал самоубийство? Да ведь руки мои 
свободны – разве я не могу выбить дверь, сломать замок? Мне грозит всего лишь 
смерть от их оружия, а может быть… « Он сорвал с шеи петлю и хотел было отойти 
от окна, как вдруг что-то тяжелое ударило его по лбу, чуть не оглушив.
Сперва Карлос подумал, что это камень, брошенный снизу каким-нибудь негодяем, 
но непонятный предмет, упав на скамью, глухо звякнул.
Карлос посмотрел вниз и при тусклом свете разглядел чтото продолговатое. Он 
быстро нагнулся и поднял аккуратно перевязанный, завернутый в шелковый шарф 
пакетик.
Карлос поспешно развязал сверток и поднес к свету. Тут были кошелек, полный 
золотых монет, нож и сложенный листок бумаги.
Карлос прежде всего взял бумагу. Солнце село, и в камере стало темно, но у 
окошка было еще достаточно света, чтобы прочитать записку. Он развернул ее и 
стал читать:
«Вас должны казнить завтра. Мне не удалось узнать, оставт ли вас на ночь здесь 
или уведут обратно в крепость. Если вы останетесь в тюрьме, тогда все хорошо. 
Посылаю вам два оружия. Воспользуйтесь любым или обоими. Стены можно пробить. 
На воле вас будет ждать верный человек. Если же вас поведут в крепость, 
попытайтесь бежать по дороге – другой возможности не будет. Мне незачем 
советовать вам быть мужественным и решительным, вам – воплощению решимости и 
мужества. Бегите к ранчо Хосефы. Там вы встретите ту, что готова теперь 
разделить с вами и опасности и вашу свободу. До свидания! Друг сердца моего, до 
свидания! « Подписи не оказалось.
Но Карлосу она и не была нужна – он прекрасно знал, кем написана записка.
– Отважная, благородная девушка! – прошептал он, пряча записку на груди, под 
охотничьей рубашкой. – Я буду жить для тебя! Эта мысль возвращает мне надежду, 
дает новые силы для борьбы. Если я умру, то не от руки палачей. Нет, мои руки 
свободны. Пока я жив, их больше не свяжут! Только смерть заставит меня сдаться!
Узник сел на скамью и торопливо развязал ремни, которые все еще стягивали его 
ноги. Потом снова вскочил и, зажав в руке нож, принялся шагать по камере, при 
каждом повороте кидая угрожающий взгляд на дверь. Он решил прорваться мимо 
стражей, и видно было, что он готов наброситься на первого, кто войдет к нему.
Несколько минут он метался по камере, словно тигр в клетке.
И вдруг он остановился, захваченный какой-то новой мыслью. Подобрал только что 
сброшенные ремни и, сев на скамью, снова замотал их вокруг лодыжек, но так 
ловко и хитро, что замысловатый узел мог развязаться от одного рывка. Нож 
спрятал за пазуху, куда раньше положил кошелек. Потом он снял с балки веревку 
из сыромятной кожи и, скрестив руки за спиной, так обмотал запястья, что, 
казалось, они накрепко связаны. После этого он улегся на скамью. Лицо его было 
обращено к двери, и он лежал неподвижно, словно крепко спал.



Глава LXVI

В нашей стране холодных чувств, любви расчетливой и корыстной мы не можем 
понять и, пожалуй, даже не верим в возможность безрассудно отважных поступков, 
какие в других краях порождает сильная страсть.
У испанских женщин любовь нередко обретает глубину и величие, каких не знают и 
никогда не испытывают народы, у которых к этому чувству примешивается 
торгашество. У этих возвышенных натур она часто превращается в истинную страсть,
 беззаветную, безудержную, глубокую, которая поглощает все другие чувства, 
заполняет душу. Дочерняя преданность, привязанность к родному дому, моральный и 
общественный долг отступают перед ней. Любовь торжествует над всем.
Такова была природа и сила любви, горевшей в сердце Каталины де Крусес.
Против нее восстала дочерняя привязанность, на чашу весов были брошены 
положение в обществе, богатство и многое другое, но любовь перевесила. 
Повинуясь ей, Каталина решила оставить все.
Приближалась полночь, и в доме дона Амбросио было темно и тихо. Хозяин 
отсутствовал. Вискарра и Робладо устроили в крепости грандиозное пиршество, и 
сливки общества были приглашены туда. Среди гостей был и дон Амбросио. В этот 
час он пировал и веселился в крепости.
Это был праздник не для дам, вот почему там не было Каталины. Его устроили без 
подготовки, наспех – надо же отметить события истекшего дня! Офицеры и 
священники пребывали в наилучшем расположении духа и не пожалели усилий, чтобы 
пирушка удалась на славу.
В городе царила тишина, и в доме дона Амбросио, казалось, все замерло. 
Привратник в ожидании хозяина задержался у входа, но он сидел в подворотне и, 
видимо, дремал.
За ним следили те, кому было на руку, чтобы он спал.
Широкие двери конюшни распахнуты. В проеме можно разглядеть силуэт человека. 
Это конюх Андрес.
В конюшне нет света. Но если бы горел свет, в стойлах видны были бы четыре 
оседланные и взнузданные лошади. И еще одно странное обстоятельство: у всех 
лошадей копыта плотно обмотаны грубой шерстяной тканью. Конечно, это сделано не 
зря!
От ворот не виден вход в конюшню. Но конюх порой выходит вперед и украдкой 
выглядывает из-за угла. Должно быть, он наблюдает за привратником. Некоторое 
время он прислушивается, затем возвращается на прежнее место, к темному входу