откровенностью Сэма.
— Но потом явились бандиты, шайка из десяти человек. Они сожгли мою ферму, 
убили жену и ребенка пристрелили лошадь, которая не потерпела в седле чужака. 
Уцелел только жеребенок, и то потому, что случайно оказался на пастбище вдали 
от дома. Вернувшись домой с охоты, я нашел пепелище. Что еще я могу рассказать 
вам? Восьмерых из шайки я уложил из моего ружья, но двое сбежали, и с тех пор я 
гоняюсь за ними по всей стране, и в конце концов я до них доберусь, так как 
человек, на чей след однажды напал Сан-Иэр, никогда и нигде от него не скроется,
 даже среди монголов. Именно поэтому я и направляюсь в Мексику и Техас. Вот так 
молодой, жизнерадостный фермер превратился в старого бродягу, который шатается 
по лесам и прериям, думая только о мести, а жеребенок стал похож на облезлую 
козу. Но до сих пор оба они не пали духом и надеются пережить еще не одно 
приключение, пока не просвистит смертельная стрела или пуля, пока не обрушится 
на одного из них последний удар томагавка. А тот из двоих, кто останется жив, — 
неважно, человек или животное, — умрет от тоски и горечи.
Сан-Иэр отвернулся от меня, чтобы скрыть блеснувшую в глазах слезу, и вспрыгнул 
в седло.
— Я многое могу порассказать о былой жизни, Чарли, но обычно я молчу. Вы первый,
 перед кем я открылся, хотя мы раньше никогда не встречались и ничто нас не 
связывает. Наверное, вы будете и последним. Думаю, вы слышали обо мне немало, 
да и ваше имя повторяют у каждого костра в прерии, поэтому мне хотелось 
доказать вам, что я не считаю вас чужаком. Будьте же любезны, забудьте о том, 
что вам удалось застигнуть старика Гаверфилда врасплох. А я со своей стороны 
постараюсь больше не посрамить имя Сан-Иэра и сделаю все, что в моих силах, 
хотя их у меня и не так много, как у вас, сэр.
Пока мы беседовали, я успел снять путы с моего скакуна и тоже сел в седло. Хотя 
Сан-Иэр и говорил, что мы направимся на юг, он вдруг повернул коня на запад да 
еще прихватил с собой копья убитых им индейцев. Такое поведение показалось мне 
странным но я, ни о чем не спрашивая, молча следовал за ним уверенный, что 
вестмен все обдумал. Старик напоминал мне Сэма Хокенса, такого же старого, 
высохшего и неистощимого на уловки.
Так и не обменявшись ни словом, мы удалились на значительное расстояние от 
холма, где разыгралась недавняя схватка, когда маленький вестмен остановился, 
воткнул одно копье в землю, словно желая указать возможным преследователям, в 
каком направлении мы скрылись. Затем он достал из переметной сумы восемь кусков 
толстой ткани, четыре из них вручив мне.
— Чарли, спешьтесь и обмойте копыта вашего коня этим тряпьем, — сказал он. — На 
траве не останется следов, и краснокожие подумают, что у нас выросли крылья и 
мы улетели, ха-ха-ха! Теперь вы повернете на юг и поедете к железной дороге. 
Ждите меня там. Тем временем я пристрою остальные копья и нагоню вас. Если 
вдруг мы разминемся, днем условным знаком будет крик стервятника, а ночью — вой 
койота.
Мы разъехались, и несколько минут спустя я потерял вестмена из виду. Тряпье на 
копытах мешало мустангу, он недовольно взбрыкивал, но я не торопился 
освобождать его от обузы и только через пять миль, когда окончательно убедился, 
что следов за мной не остается, «разул» коня.
Теперь мустанг бежал ходкой размашистой рысью. Прерия становилась ровнее, холмы 
исчезли, навстречу стали попадаться кусты орешника и боярышника. Солнце уже 
склонялось к закату, когда впереди показалась прямая линия, пересекающая 
равнину с востока на запад.
Неужели это и есть железная дорога, о которой говорил Сан-Иэр?
Я пришпорил коня и поскакал туда. Действительно, вскоре я уже стал различать 
железнодорожную насыпь высотой в человеческий рост и блестящие рельсы на ней. 
Мною овладело странное чувство: я не то чтобы растрогался, нет, мне стало 
грустно. Читатель, наверное, меня поймет. Впервые за несколько месяцев я снова 
соприкоснулся с цивилизованным миром. Стоило дождаться поезда, остановить его, 
сесть в вагон — и уже через сутки я был бы в городе где-нибудь на Востоке, 
среди людей, одетых в приличное платье…
Отогнав от себя непрошеные мысли, я стреножил лошадь, а сам пошел за хворостом 
для костра. Прямо у насыпи стоял засохший куст, которого вполне хватило бы на 
то, чтобы вскипятить кофе на ужин. Я вытащил нож, чтобы срезать его целиком, 
наклонился и вдруг с удивлением обнаружил лежащий у корневища молоток. Я 
смотрел на него как на чудо, невесть как попавшее в эти дикие края. Молоток был 
как новенький — без малейшего пятнышка ржавчины, поблескивающий в лучах 
заходящего солнца. В моей голове родились смутные подозрения. Молоток не мог 
быть забыт здесь строителями: уже через день от росы на нем появилась бы 
ржавчина. Значит, не далее как сегодня утром в этих местах побывал человек…
Конечно, здесь мог пройти путевой обходчик, но такие люди не забывают свои 
инструменты под кустом.
Я медленно и осторожно прошелся по насыпи, но не нашел никаких следов. Тогда я 
взобрался на железнодорожное полотно, но и там мои поиски завершились ничем. И 
только по ту сторону насыпи мое внимание привлек маленький кустик редкой в тех 
краях пахучей травы, на котором еще сохранился отпечаток человеческой ступни. 
Примятые стебельки уже успели подняться, однако лепестки мелких желтых цветков 
осыпались. След был от мокасин, так как каблуки на сапогах белых оставляют 
более глубокие отпечатки. Неужели здесь прошли индейцы? Но зачем индейцам 
понадобился молоток? К тому же ведь и многие белые в прерии носят индейские 
мокасины!
Поскольку я не мог сразу ответить на все свои вопросы, необходимо было все 
осмотреть как можно тщательнее. Я не забывал ни на мгновение, что сиу-оглала