воплотить ее в жизнь. И вот теперь появилась надежда. Кажется, дело идет на лад.
 Уже сегодня как оружейник я заработал доброе имя, ну а вскоре я стану 
знаменитым, очень знаменитым, и заработаю много денег.
— Ага, и в придачу — нечистую совесть.
Он непонимающе посмотрел на меня.
— Совесть? О чем вы говорите?
— Вы считаете, что убийца может иметь чистую совесть?
— О, Господи! Уж не хотите ли вы сказать, что я убийца?
— Пока еще нет.
— Выходит, я стану им?
— Да, ибо содействие убийству — такое же преступление, как и само убийство.
— Прикусите язык! Я не собираюсь содействовать никакому убийству. Что вы 
плетете?
— Конечно, это будет не одно убийство, а целая бойня.
— То есть? Я совершенно отказываюсь вас понимать.
— Если вы сделаете многозарядную винтовку на двадцать пять выстрелов и она 
попадет в руки первого встречного подлеца, то в прериях, каньонах и лесах 
начнется страшная бойня. Бедняг индейцев начнут Стрелять как бешеных койотов, и 
через несколько лет не останется ни одного краснокожего. Вы готовы взять этот 
грех на душу?
Генри угрюмо молчал.
— Если каждый сможет приобрести такую винтовку, вы и вправду скоро станете 
миллионером, но бизоны и мустанги будут окончательно уничтожены, а вместе с 
ними и другие животные, необходимые для жизни краснокожих. Сотни и тысячи 
любителей пострелять вооружатся вашими штуцерами и ринутся на Дикий Запад. 
Кровь людей и зверей польется рекой, и вскоре окрестности по ту и другую 
сторону Скалистых гор опустеют, не останется ни одного живого существа.
— Проклятие! — вскричал он. — Вы действительно приехали сюда из Европы?
— Да.
— А до этого никогда не бывали в наших краях?
— Нет.
— И никогда не были на Диком Западе?
— Нет.
— Значит, типичный гринхорн… А болтает так, как будто он — прадед всех индейцев 
и живет здесь по меньшей мере лет сто! Эх, юноша, не думайте, что можете 
запугать меня. Даже если все, что вы здесь живописали, — правда, знайте: я 
вовсе не собираюсь стать владельцем оружейного завода. Я человек одинокий и 
останусь таким до окончания века. У меня нет желания каждый божий день ругаться 
с сотней-другой рабочих.
— Но вы можете получить патент на свое изобретение, продать его и хорошо на 
этом заработать.
— А вот это уж не ваша забота, сэр! До сих пор мне хватало на жизнь, надеюсь, и 
в дальнейшем не придется горе мыкать. А теперь собирайтесь-ка домой! Я не 
намерен дольше выслушивать птенца, который только вылупился, а уже чирикает.
Меня не обидели грубые слова — такова уж натура мистера Генри. Я ни минуты не 
сомневался, что он желает мне добра, искренне ко мне привязался и хочет 
помогать во всем в меру своих сил и возможностей. Мы обменялись крепким 
рукопожатием, и я ушел.
Я и не предполагал, какие последствия будет иметь тот вечер, а тем более какую 
значительную роль в моей будущей жизни сыграют тяжелый карабин, называемый 
Генри «старым флинтом», и не доделанный еще штуцер.
А пока я с нетерпением ожидал наступления утра, будучи уверен, что не ударю в 
грязь лицом и покажу своему новому приятелю, на что способен, поскольку стрелял 
я действительно неплохо.
Ровно в шесть часов я уже был у Генри. Он ждал меня в хорошем расположении духа 
— на его всегда суровом лице играла легкая, чуть ироничная улыбка.
— Приветствую вас, сэр! Ого, какой самоуверенный вид! Надеетесь попасть в ту 
самую стену в пятьдесят локтей, о которой я вчера говорил?
— Само собой разумеется.
— Ладно, сейчас проверим. Я возьму ружье полегче, а вы несите карабин, такая 
тяжесть мне уже не под силу.
Генри закинул за плечо легкую двустволку, а я взял «старый флинт».
Когда мы пришли на стрельбище, Генри зарядил оба ружья, но сначала выстрелил 
пару раз из своей двустволки.
Наступил мой черед. Хотя мне никогда не доводилось стрелять из такого ружья, с 
первого же раза я попал в самый край черного круга мишени. Во второй раз мне 
повезло больше, третий выстрел был точно в яблочко, а все остальные пули 
пролетели сквозь отверстие, пробитое с третьего раза.
Изумление Генри росло с каждым моим выстрелом. Я испробовал и его двустволку, а 
когда и тут добился блестящего результата, он воскликнул:
— Сэр, не иначе вам сам дьявол помогает. Или вы — прирожденный охотник. Я 
впервые вижу, чтобы молодой человек так метко стрелял.
— Дьявол мне не помогает, и я не собираюсь заключать с ним договор.

— В таком случае вы просто обязаны стать вестменом.
[2]
Что скажете?

— Хорошо бы!
— Ладно, посмотрим, что удастся из вас сделать. Верхом хорошо ездите?