— А ты слыхала когда-нибудь, как воют волки?! — воскликнул тот. — Вот это звук 
для охотника! Я видел, как великий вождь поразил полосатого кугуара
95
, когда самый храбрый воин племени побелел, как трусливый бледнолицый, от его 
прыжков!

— Не говори мне о своих голодных зверях и великих вождях, а давай лучше 
вспомним дни, когда мы были молоды и когда ты радовался играм христианских 
детей. Разве ты забыл, Уиттал, как наша мать всегда разрешала нам проводить 
свободное время в играх на снегу?
— Мать Нипсета в своем вигваме, но он не спрашивает позволения пойти на охоту. 
Он мужчина. С первым снегом он станет воином.
— Глупый парень! Это дикари с помощью своего коварства опутали твою слабость 
узами хитрости. Твоя мать, Уиталл, была женщина христианской веры и 
принадлежала к белой расе. И она была доброй матерью, опечаленной твоим 
слабоумием! Разве ты не помнишь, неблагодарное твое сердце, как она ухаживала 
за тобой, когда ты болел подростком, и как она заботилась обо всех твоих 
телесных нуждах! Кто кормил тебя, когда ты проголодаешься, и кто потакал твоим 
выходкам, когда другие уставали от твоих никчемных поступков или не желали 
терпеть твое слабоумие?
Брат с минуту смотрел на залившееся краской лицо говорившей, будто проблески 
некоторых слабо различимых сцен промелькнули видениями в его мозгу, но животное 
в нем все же возобладало, и он продолжал утолять свой голод.
— Это превосходит человеческое терпение! — воскликнула взволнованная Фейс. — 
Взгляни в эти глаза, несчастный, и скажи, узнаёшь ли ты ту, что заняла место 
матери, которую ты отказываешься вспомнить… ту, что трудилась изо всех сил ради 
тебя и никогда не отказывалась выслушать все твои жалобы и умерить все твои 
страдания. Посмотри в эти глаза и скажи: узнаешь ли ты меня?
— Конечно! — возразил тот, смеясь с наполовину разумным выражением узнавания. — 
Ты женщина из бледнолицых, и, ручаюсь, та, которая никогда не будет довольна, 
пока не заполучит все меха Америки на свои плечи и всю лесную оленину на свою 
кухню. Разве ты никогда не слыхала предания, как эта зловредная раса вторглась 
на охотничьи земли и стала разорять воинов этой страны?
Разочарование Фейс сделало ее слишком нетерпеливой, чтобы продолжать такой 
разговор, но в эту минуту возле нее кто-то появился и спокойным жестом велел не 
перечить нраву блудного парня.
То была Руфь, на чьих бледных щеках и в беспокойном взгляде можно было 
проследить все напряжение страстных желаний матери в их самом трогательном виде.
 Еще так недавно беспомощную и придавленную грузом своих переживаний, теперь, 
казалось, ее поддерживали святые чувства, занявшие место всякой иной опоры; и 
когда она скользнула сквозь кружок слушателей, даже сам Контент не посчитал 
нужным предложить ей помощь или вмешаться с увещеванием. Ее спокойный и 
выразительный жест как бы говорил: «Продолжай и прояви всю снисходительность к 
слабости юноши». Привычное уважение обуздало растущую досаду Фейс, и она была 
готова повиноваться.
— Так что же гласят глупые предания, о которых ты говоришь? — добавила она, 
прежде чем у него нашлось время изменить направление своих смутных мыслей.
— Это говорят старики в деревнях, и то, что там говорят, святая истина. Вы 
видите вокруг себя землю, которая покрыта холмами и долинами и на которой 
когда-то росли леса, не знавшие топора, и по которой щедрой рукой была рассеяна 
дичь. В нашем племени есть гонцы и охотники, не сворачивавшие с прямой тропы на 
заходящее солнце, пока их ноги не уставали, а их глаза не переставали видеть 
облака, висящие над соленым озером, и, однако, они говорят, что повсюду эта 
земля прекрасна, как вон та зеленая гора. Высокие деревья и тенистые леса, реки 
и озера, полные рыбы, олени и бобры в изобилии, как песок на берегу океана. Всю 
эту землю и воду Великий Дух дал людям красной кожи, ибо он их любил, потому 
что они говорили правду в своих племенах, были верны своим друзьям, ненавидели 
своих врагов и знали, как снимать скальпы.
Вот тысячу раз снег падал и таял с той поры, как был сделан этот дар, — 
продолжал Уиттал, говоривший с видом человека, которому доверено передавать 
важное предание, хотя он, вероятно, всего лишь пересказывал то, что благодаря 
многократному повторению закрепилось в его бездействующем уме, — но никто, 
кроме краснокожих, не охотился на лосей и не вставал на тропу войны. Потом 
Великий Дух рассердился; он спрятал свое лицо от своих детей, потому что они 
ссорились между собой. Большие каноэ выплыли со стороны восходящего солнца и 
принесли в эту страну голод и злых людей. Сперва чужаки разговаривали ласково и 
жалобно, как женщины. Они просили место Для нескольких вигвамов и говорили, что 
если воины дадут им землю для посадок, они будут просить своего Бога 
позаботиться о краснокожих. Но когда они стали сильными, то забыли свои слова и 
сделались лжецами. О, они как коварные ножи! Бледнолицый как кугуар. Когда он 
голоден, ты можешь услышать, как он скулит в кустах, словно заблудившийся 
ребенок, но, когда ты подходишь на расстояние его прыжка, берегись когтей и 
клыков.
— Значит, эта злонамеренная раса лишила краснокожих воинов их земли?
— Конечно! Они разговаривали как слабые женщины до тех пор, пока не стали 
сильными, а потом превзошли самих пикодов в коварстве, давая воинам пить 
огненное молоко и убивая сверкающими придумками, которые они изготовляли из 
желтой муки.
— А пикоды? Разве их великий воин не умер, прежде чем пришли люди из-за океана?