милость всемогущего и милосердного Отца Вселенной. Если бы наша задача касалась 
богословия, то здесь можно было бы вставить не без некоторой пользы целую 
нравственную проповедь насчет тщеславия и в не меньшей степени глупости этих 
людей.
Когда Марк Хиткоут объявил общине, в которой прожил более двадцати лет, что 
намеревается вторично воздвигнуть свои алтари среди дикой природы в надежде, 
что там он и его домашние смогут славить Господа наилучшим, как им кажется, 
образом, это известие было воспринято с чувством благоговейного страха. 
Доктрина и религиозное рвение были на время забыты из уважения и привязанности, 
бессознательно возникших под совместным влиянием непреклонной суровости его 
облика и неоспоримых добродетелей его образа жизни. Старейшины поселения 
беседовали с ним откровенно и сочувственно, но голос примирения и духовного 
единения прозвучал слишком поздно. Он выслушал доводы слуг Божьих, собравшихся 
из всех прилегающих приходов, с угрюмым уважением и присоединился к молитвам о 
просветлении и научении, возносившимся по этому случаю, с глубоким почтением, с 
каким всегда припадал к подножию Всемогущего. Но он делал то и другое с 
настроением, проникнутым слишком сильной духовной гордыней, чтобы его сердце 
открылось навстречу этому сочувствию и любви, которые, будучи присущи нашим 
мягким и снисходительным догматам, должны бы быть заботой тех, кто призывает 
следовать своим наставлениям. Все, что было пристойно, и все, что было привычно,
 было сделано. Но намерение упрямого сектанта осталось неизменным. Его 
окончательное решение достойно того, чтобы привести его здесь.
— Моя юность была растрачена в безбожии и невежестве, — заявил он, — но в свои 
зрелые годы я познал Господа. Почти сорок лет я не покладая рук искал истину, и 
все это тяжкое время провел, подливая масло в свои светильники, чтобы не быть 
захваченным врасплох, подобно глупым девственницам. А теперь, когда я препоясал 
свои чресла и моя жизнь близка к закату, стану ли я вероотступником и 
лжесвидетелем Слова? Я многое претерпел, как вы знаете, покинув суетные 
владения моих отцов и столкнувшись с опасностями океана и суши во имя веры. И 
чем продолжать владеть наследием предков, я еще раз с радостью посвящу себя 
голосам дикой природы, досугу, потомству и, если будет на то воля Провидения, 
самой жизни!
День расставания был днем неподдельной и всеобщей печали. Несмотря на 
замкнутость старика и почти непреклонную суровость лица, его угрюмая натура 
нередко источала струйки добросердечия в поступках, не допускавших неверного 
истолкования. Едва ли нашелся хоть один юноша, делающий первые шаги в 
кропотливом и неблагодарном труде земледельца в поселении, где он жил, округе, 
никогда не считавшемся ни доходным, ни плодородным, кто не мог бы припомнить 
неведомую доброжелательную помощь, исходившую от руки, которая окружающему миру 
казалась сжатой в кулак во имя осмотрительной и запасливой бережливости. Никто 
из единоверцев по соседству с ним не вверял своей судьбы узам супружества, не 
получив от него свидетельства заинтересованности в их земном счастье, что для 
них означало нечто большее, чем просто слова. В то утро, когда фургоны, 
громыхая домашней утварью Марка Хиткоута, покинули порог его дома и направились 
в сторону океана, ни один взрослый человек на много миль от его жилища не 
захотел лишить себя интересного зрелища. Расставанию, как обычно во всех 
серьезных случаях, предшествовали гимн и молитва, а затем сурово настроенный 
искатель приключений расцеловался со своими соседями с выражением, в котором 
сдержанный внешний вид причудливо боролся с чувствами, не раз угрожавшими 
прорваться даже сквозь непреодолимые барьеры усвоенной им манеры поведения. 
Жители каждого придорожного дома вышли на улицу, чтобы получить и вернуть 
прощальное благословение. Не раз те, кто правил его упряжками, получали приказ 
остановиться, и всех ближних, обладающих свойственными людям желаниями и 
ответственностью, призывали вознести молитвы за него, отъезжающего, и за тех, 
кто остается. Прошения о земных благах были несколько легковесными и 
торопливыми, зато обращения, касавшиеся умственного и духовного света, были 
долгими, ревностными и часто повторяемыми. Вот таким характерным образом один 
из первых эмигрантов в Новый Свет совершил свое второе переселение в край новых 
физических страданий, лишений и опасностей.

Ни человек, ни имущество не перемещались с места на место в этой стране в 
середине семнадцатого века с быстротой и удобствами нынешнего времени. Дороги 
поневоле были малочисленными и короткими, а сообщение по воде — нерегулярным, 
медленным и далеким от удобства. Поскольку между той частью Массачусетского 
залива, откуда Марк Хиткоут эмигрировал, и местом близ реки Коннектикут
30
, куда он намеревался отправиться, лежал широкий лесной массив, он был вынужден 
избрать второй способ передвижения. Однако прошло немало времени с момента, 
когда он начал свое короткое путешествие к побережью, и тем часом, когда 
наконец смог погрузиться на судно. Во время этой задержки он и его домашние 
пребывали среди благочестиво мыслящих обитателей узкого полуострова, где уже 
существовал прообраз цветущего поселения и где ныне шпили благородного и 
живописного города возносятся над многими тысячами крыш.


Сын не покинул колонию и места своей юности с тем же неколебимым послушанием 
зову долга, как его отец. В недавно основанном городе Бостоне
31
жило прекрасное, юное и благородное существо, по возрасту, положению, суждениям,
 обстоятельствам и, что еще важнее, по сродству душ сходное с ним самим. Облик