сооруженной для той самой цели, которой он сейчас собирался достичь. Оказавшись 
под прикрытием этого маленького убежища, крепкий лесной житель принялся со всем 
тщанием размещать свое крупное тело удобно и безопасно, насколько позволяли 
обстоятельства. Здесь он готовился провести много томительных минут, прежде чем 
возникнет дальнейшая нужда в его услугах.
Читателю будет нетрудно поверить, что мнения, подобные тому, с каким заступил 
на свой молчаливый пост этот житель пограничья, возникли из сильного недоверия 
к гостям, которых ему, возможно, предстояло встретить. Было сказано достаточно 
в доказательство того, что в его душе прежде всего возобладало подозрение, что 
незваные агенты правительства вернулись по пятам незнакомца. Но, несмотря на 
явное правдоподобие такого мнения, имели место и тайные сомнения насчет земного 
происхождения двух последних сигналов раковины. Все легенды и все самые 
достоверные и авторитетные свидетельства, известные в колониях Новой Англии, 
подтверждали, какую зловредную радость дьявольские силы находили, вытворяя свои 
порочные забавы или иным образом мучая тех, кто основывал их помощь на вере, 
которая, как полагали, была столь отвратительна для их собственных 
неблагодарных и пропащих натур.
Под влиянием впечатлений, естественно возникших при общении с путником в горах, 
душа Ибена Дадли одинаково раздваивалась между ожиданием в любую минуту увидеть 
одного из тех, кого он так бесцеремонно побудил покинуть долину, 
возвратившегося, чтобы тайком проникнуть за ворота либо стать невольным 
свидетелем некоего злого проявления той силы, какой временами наделяются 
невидимые духи. В обоих этих предположениях, однако, ему было суждено 
разочароваться. Вопреки сильным духовным пристрастиям, влиявшим на суждения 
легковерного стража, в его душе было слишком много суетного и мирского, чтобы 
возвыситься над слабостями рода людского. Столь путаный ум начал уставать от 
собственных рассуждений и по мере того, как ослабевал из-за чрезмерных усилий, 
материальная сфера постепенно утверждала свою власть. Мысли, вместо того чтобы 
оставаться ясными и деятельными, как того, казалось бы, требовали 
обстоятельства, становились смутными.
Пару раз житель пограничья приподнимался в полроста и как будто оглядывался, 
наблюдая вокруг себя. А затем, когда его крупная фигура тяжело откинулась назад,
 приняв прежнее полулежачее положение, успокоился и застыл. Так повторялось 
несколько раз с возрастающими промежутками, пока по прошествии часа молодого 
человека, забывшего и про охоту, и про солдат, и про таинственных посланцев зла,
 не одолела накопившаяся за день усталость. Высокие дубы соседнего леса были 
недвижимы в мертвой тишине не более, чем его тело, прислонившееся теперь к 
стенке тесного пристанища.
Сколько времени было таким образом потеряно в бездействии, Ибен Дадли никогда 
не мог припомнить с точностью. Он всегда упрямо твердил, что это не могло 
длиться долго, ибо на посту его не потревожил ни малейший из тех звуков, 
которые подчас раздаются глубокой ночью и которые можно назвать дыханием 
спящего леса. Его первым отчетливым воспоминанием было ощущение, будто его руку 
сжали с силой великана. Вскочив на ноги, молодой человек энергично отдернул 
руку, одновременно произнося довольно бессвязно:
— Если олень пал от выстрела в голову, я уступаю его тебе, Рейбен Ринг, но если 
он поражен в ногу или тело, то это добыча для более уверенной руки.
— Верно, очень справедливый дележ добычи, — ответил некто вполголоса, словно 
говорить слишком громко было опасно. — Ты отдаешь голову оленя как добычу 
Рейбена Ринга и сохраняешь остальную часть зверя для собственных целей.
— Кто послал тебя в такой час к задним воротам? Разве ты не знаешь, что, как 
думают, здесь в полях залегли чужаки?
— Я знаю, что здесь на внутреннем карауле вовсе не чужаки, — возразила Фейс 
Ринг. — Какой позор пал бы на тебя, Дадли, подозревай капитан и те, кто с таким 
рвением там внутри предались молитве, как мало ты тем временем заботишься об их 
безопасности!
— Да ведь им от этого никакого вреда! Раз капитан удержал их для духовного 
бдения, я надеюсь, он не позволит, чтобы нечто мирское проникло в эти задние 
ворота и помешало молению. Поскольку я надеюсь, что при этом со мной поступали 
честно во всех важных делах, я ни разу не покинул ворота с тех пор, как 
заступил на караул.
— Иначе ты бы стал самым знаменитым лунатиком в Коннектикутской колонии! Ах ты, 
соня, даже из раковины нельзя извлечь звука громче, чем издаешь ты, когда спишь,
 смежив глаза. Может, в твоем разумении слова это и означает караулить, но даже 
ребенок в люльке замечает, что происходит вокруг него, вполовину больше тебя.
— Я думаю, Фейс Ринг, что ты научилась сильно злословить и говорить гадости о 
друзьях с той поры, как здесь побывали заморские кавалеры.
— Стыдись говорить насчет заморских кавалеров, да и насчет себя тоже, парень! Я 
не та девушка, над которой может насмехаться смелый на слова человек, не 
знающий, спит он или бодрствует. Говорю тебе, твое доброе имя в семействе 
погибло бы, дойди до ушей капитана и особенно до сведения того неведомого 
солдата в доме, к которому даже мадам относится с такими церемониями, что ты 
караулил, издавая носом мелодии, раскрыв рот и запечатав глаза.
— Если б кто другой, а не ты, сделал такой навет на меня, барышня, то между 
нами случился бы жаркий разговор! Твой брат Рейбен Ринг хорошо знает, каково 
будоражить мой нрав такими лживыми обвинениями.
— Ты обходишься с ним так великодушно, что он готов забыть твои скверные 
поступки. По правде говоря, ему достается голова оленя, а ты довольствуешься 
потрохами и менее ценными частями! Признайся, Дадли, ты крепко спал, когда я 
разбудила тебя!