Последние насчитывали Мика Вулфа, лейтенанта Дадли, сержанта Ринга и дюжину 
жителей деревни.
Результат предприятия к этому времени в общем и целом был известен. Хотя 
Метаком, его главная цель, ускользнул, однако, когда поняли, что в их руки 
попал сахем наррагансетов, не было в отряде ни одного человека, который не 
считал бы свой личный риск более чем полностью оправданным. В то время как 
могикане и пикоды сдерживали свое ликование, чтобы не польстить гордости 
пленника таким свидетельством его значительности, белые люди теснились вокруг 
него с нескрываемым интересом и радостью. Но поскольку он сдался индейцу, 
склонялись к тому, чтобы оставить вождя на милость его победителей. Возможно, 
некий глубоко взвешенный политический расчет оказал свое влияние на этот акт 
показной справедливости.
Помещенный в центре любопытствующего круга, Конанчет тотчас оказался перед 
лицом главного вождя племени могикан. Это был Ункас, сын того Ункаса, которому 
сопутствовала удача с помощью белых в конфликте с его, Конанчета, отцом, 
злополучным, но благородным Миантонимо. Ныне рок распорядился, чтобы та самая 
злосчастная звезда, что управляла судьбами предшественника, распространила свое 
влияние на второе поколение.
Народ Ункаса, хотя и не такой сильный, как прежде, и утративший многое из 
своего особого величия благодаря развращающему союзу с англичанами, все же 
сохранил большинство прекрасных качеств дикарского героизма. Тот, кто теперь 
выступил вперед, чтобы принять своего пленника, был воином среднего возраста, 
хорошего телосложения, серьезного, хотя и свирепого, вида и со взглядом и 
чертами лица, выражающими все те противоречивые черты характера, которые делают 
воина-дикаря почти настолько же восхитительным, насколько и ужасным. До этого 
момента вожди-соперники никогда не встречались, исключая сумятицу битвы. 
Несколько минут никто не заговаривал. Каждый стоял, разглядывая тонкие черты, 
орлиный взгляд, гордую осанку и суровую серьезность другого с тайным 
восхищением, но и с невозмутимым спокойствием, желая полностью скрыть работу 
своей мысли. Наконец они постарались придать лицу выражение, подходившее к роли,
 которую каждый должен был исполнить в предстоявшей сцене. Выражение лица 
Ункаса сделалось ироничным и ликующим, а его пленника — еще более холодным и 
равнодушным.
— Мои юноши, — сказал первый, — поймали лиса, притаившегося в кустах. У него 
были очень длинные ноги, но не хватило духа ими воспользоваться.
Конанчет скрестил руки на груди, а взгляд его спокойных глаз, казалось, говорил 
врагу, что столь обычные уловки недостойны их обоих. Второй то ли понял это, то 
ли более высокие чувства возобладали, ибо он добавил более тактично:
— Разве Конанчет устал от жизни, что оказался среди моих юношей?
— Могиканин, — ответил вождь наррагансетов, — он был там раньше. Если Ункас 
пересчитает своих воинов, он увидит, что некоторых недостает.
— У индейцев с островов нет преданий! — заявил тот, с иронией посмотрев на 
вождей возле себя. — Они никогда не слыхали о Миантонимо, они не знают такого 
места, как Равнина Сахема!
Выражение лица пленника изменилось. На одно мгновение оно как будто потемнело, 
словно на него упала глубокая тень, а затем каждая черточка обрела, как прежде, 
достойное спокойствие. Победитель следил за игрой его лица, и, когда подумал, 
что природа берет свое, в его жестоком взгляде мелькнуло торжество. Но когда к 
наррагансету вернулось самообладание, он решил больше не тратить бесплодных 
усилий.
— Если люди с островов знают мало, — продолжил Ункас, — то иначе обстоит с 
могиканами. Был некогда среди наррагансетов великий сахем. Он был мудрее бобра, 
быстрее лося и хитрее рыжего лиса. Но он не умел заглядывать в завтрашний день. 
Глупые советчики подсказали ему встать на тропу войны против пикодов и могикан. 
Он потерял свой скальп: тот висит в дыму моего вигвама. Мы посмотрим, узнает ли 
он волосы своего сына. Наррагансет, здесь мудрые люди из бледнолицых. Они будут 
говорить с тобой. Если они предложат трубку, покури, ибо табак не в достатке у 
твоего племени.
Затем Ункас отвернулся, предоставив пленника для допроса своим белым союзникам.

— Он похож на Миантонимо, сержант Ринг, — заметил лейтенант Дадли брату своей 
жены, довольно долго и внимательно разглядывая черты пленника. — Я вижу взгляд 
и поступь отца в этом молодом сахеме. И более того, сержант Ринг, вождь похож 
на мальчика, которого мы подобрали в полях столько лет тому назад и держали в 
блокгаузе в течение многих месяцев в клетке, словно молодого кугуара. Ты не 
забыл ту ночь, Рейбен, и парня и блокгауз? В горящей печи не жарче, чем было в 
той груде, пока мы не нырнули под землю. Я никогда не перестаю думать об этом, 
когда добрый пастырь со всей строгостью наказывает грешника, и о печах Тофета!
124

Молчаливый йомен понял бессвязные намеки своего родственника и не замедлил 
приметить ощутимое сходство между их пленником и индейским мальчиком, чья 
личность некогда была знакома его глазам. Восхищение и удивление смешались на 
его честном лице с выражением, казалось, выдававшим глубокое сожаление. Однако, 
поскольку ни один из них не был главным в своем отряде, каждому пришлось 
оставаться внимательным и заинтересованным наблюдателем того, что было дальше.
— Поклонник Ваала! — начал замогильным голосом священник. — Царю небесному и 
земному было угодно защитить свой народ! Торжество твоей злобной натуры было 
коротким, и теперь настает судилище!
Эти слова были сказаны в уши, оставшиеся глухими. В присутствии своего самого