рядом с молодым сахемом с меньшей робостью представительницы другого пола 
теперь, когда беспокойный дух индейцев тех областей исчез.
— Нарра-маттах, подойди ближе, — приказал молодой вождь, изменив низкий и 
горделивый тон, которым обращался к своему неутомимому и дерзкому соратнику по 
оружию, на тон, лучше подходивший для нежного уха, которому предназначались его 
слова. — Не бойся, дочь утра, ибо те, кто вокруг нас, принадлежат к народу, 
привыкшему видеть женщин у костра Совета. Теперь взгляни открытыми глазами. 
Есть ли что-нибудь среди этих деревьев, что напоминает старинное предание? Ты 
когда-нибудь видела такую долину в своих снах? Не приводил ли к тебе Великий 
Дух темной ночью вон тех бледнолицых, которых пощадили томагавки моих юношей?
У нее был дикий и неуверенный взгляд, но при всем этом он не был совершенно 
лишен проблесков пробудившегося разума. До этой минуты она была слишком занята 
попыткой угадать, зачем ее позвали, чтобы разглядывать окружавшие ее картины 
природы. Но когда ее внимание так прямо обратили на них, ее глаза схватили 
каждый предмет в отдельности и все их вместе с четкостью, отличающей тех, чьи 
способности обостряются опасностью и необходимостью. Перебегая из стороны в 
сторону, ее быстрые взгляды окинули отдаленную деревню с ее маленьким фортом, 
строения на ближних участках, пологие зеленеющие поля, благоухающий сад, под 
тенью листвы которого она стояла, и обугленную башню, высившуюся в его центре, 
как некий угрюмый памятник, поставленный там, чтобы напоминать зрителю, что 
неразумно слишком доверяться приметам мира и безмятежности, царившим вокруг. 
Откинув назад локоны, падавшие ей на виски, недоумевающая женщина озабоченно и 
в молчании вернулась на свое место.
— Это деревня йенгизов! — сказала она после долгой и выразительной паузы. — 
Женщина наррагансетов не любит смотреть на вигвамы ненавистного племени.
— Послушай! Лживые слова никогда не входили в уши Нарра-матты. Мой язык говорил 
как язык вождя. Ты пришла не из сумаха, а из снега. Эта твоя рука не похожа на 
руки женщин моего племени; она мала, ибо Великий Дух сотворил ее не для труда; 
она цвета утреннего неба, ибо твои предки родились близ места, где встает 
солнце. Твоя кровь подобна родниковой воде. Все это ты знаешь, ибо никто не 
говорил лживо в твои уши. Скажи, ты никогда не видела вигвам своего отца? Разве 
его голос не нашептывал тебе на языке его народа?

Женщина стояла в позе, которую могла бы принять сивилла
111
, завороженная и полная внимания, вслушиваясь в темные повеления таинственного 
оракула
112
.

— Почему Конанчет задает эти вопросы своей жене? Он знает то, что знает она; он 
видит то, что видит она; его душа — это ее душа. Если Великий Дух сделал ее 
кожу другого цвета, то ее сердце он сделал таким же. Нарра-матта не будет 
слушать лживый язык; она затыкает свои уши, потому что в его звуках обман. Она 
старается забыть его. Один язык может сказать все, что она желает сказать 
Конанчету. Зачем ей оглядываться назад в сновидениях, если ее муж — Большой 
Вождь?
Добрый взгляд воина, когда он посмотрел на открытое лицо говорившей, стал 
взглядом влюбленного. Жесткость исчезла, а вместо нее осталась побеждающая 
нежность большого чувства, которое, поскольку оно принадлежит природе, 
отражается иногда в выражении глаз индейца так же сильно, как оно издавна 
услаждает общение в более культурных условиях жизни.
— Девушка, — сказал он с ударением после минуты раздумья, словно призывая ее и 
себя самого к более важным обязанностям, — это тропа войны. На ней одни мужчины.
 Ты была подобна голубке с нераскрывшимися крыльями, когда я подобрал тебя из 
гнезда. С тех пор ветры многих зим пронеслись над тобой. Ты никогда не думала о 
тепле и о пище дома, где провела так много лет?
— В вигваме Конанчета тепло. Ни одна женщина племени не имеет столько мехов, 
как Нарра-матта.
— Он великий охотник! Заслышав его мокасины, бобры ложатся, чтобы дать себя 
убить! Но бледнолицые люди владеют плугом. Разве Наметенный Снег не думает о 
тех, кто оградил забором вигвам ее отца от холода, или о том, как живут 
йенгизы?
Его юная и послушная жена, казалось, задумалась, но, подняв лицо с выражением 
радости, которая не могла быть притворной, отрицательно покачала головой.
— Разве она никогда не видела, как пожар разгорается среди вигвамов, или не 
слыхала криков воинов, когда они врываются в поселение?
— Много пожаров отгорело перед моими глазами. Зола города наррагансетов еще не 
остыла.
— Разве Нарра-матта не слыхала, как ее отец говорил с Богом йенгизов? Слышишь: 
он просит милости для своего ребенка?
— Великий Дух наррагансета имеет уши для своего народа.
— Но я слышу более нежный голос! Это женщина из бледнолицых среди своих детей. 
Разве дочь не слышит?
Нарра-матта, или Наметенный Снег, мягко положила свою ладонь на руку вождя и, 
не ответив, задумчиво и пристально всмотрелась в его лицо. Ее взгляд, казалось, 
умолял умерить гнев, который могло разбудить то, в чем она собиралась 
признаться.
— Вождь моего народа, — продолжила она, ободренная все еще спокойным и добрым 
выражением его лица, — то, что девушка из вырубок видит в своих снах, она не