— Что так и есть? В чем вы правы?
— Вы помните, Цветик, как мы с вашим братом упоминали двух индейцев, 
навестивших меня на прогалинах? Один из них был потаватоми, а другой — чиппева. 
Первого мы нашли вскоре после того, как он нас покинул, мертвым и 
оскальпированным; а второй вон там, связанный по рукам и ногам. Он вышел к 
озеру, пробираясь в Форт-Дирборн, и, несмотря на всю свою ловкость и отвагу, 
угодил в плен к врагам. Ему сильно повезет, если они не узнают, что случилось с 
воином, который был убит неподалеку от моей хижины и остался сидеть под 
деревом!
— Вы думаете, что они отомстят несчастному за смерть своего собрата?
— Я знаю, что он служит нашему генералу в Детройте, а потаватоми состоят на 
службе у англичан. Уже одно это делает их врагами, да и в плен они его взяли по 
этой причине, я уверен; только не могу сообразить, как эти индейцы с озера 
могли узнать о том, что произошло миль за пятьдесят отсюда.
— А что, если эти дикари принадлежат к тому же племени, как и воин, которого вы 
называете Большой Лось? Разве они не могли узнать о его гибели и о том, от чьей 
руки он пал?
Бортника поразила живость ума девушки — ее предположение было очень разумно, 
хотя высказано с подобающей скромностью. Тайные пути, по которым вести 
разлетались в необитаемой глуши, частенько удивляли его; вполне вероятно, что 
отряд, обосновавшийся в хижине, как-то сумел прознать о гибели вождя, труп 
которого бортник видел своими глазами, хотя прошло совсем мало времени, чтобы 
весть успела распространиться. Однако против подобного предположения было одно 
обстоятельство: лодки прибыли с северной стороны, и бортник, немного подумав, 
сообщил об этом своей спутнице.
— Можем ли мы быть уверены, что это те же самые лодки, которые я видела сегодня 
после полудня? — спросила Марджери, быстро поняв, о чем идет речь. — Я видела, 
как две проплыли мимо, а за ними — третья; здесь же причалили четыре, а не три.
— Пожалуй, я готов с вами согласиться. Едва ли те лодки, что вы видели, — 
единственные каноэ на озере. Но кто бы ни были эти дикари, осторожность велит 
нам держаться от них подальше; тем более из-за того, что с Быстрокрылым Голубем,
 союзником американцев, они обращаются как с врагом.
— А что они сейчас делают, Бурдон? Собираются ужинать или пытают своего 
пленника?
— Пытки нынче вечером можно не опасаться. Они возбуждены, словно все еще чуют 
спиртное; но кое-кто готовит еду на костре. Я отдал бы все, что имею, милая 
Марджери, чтобы выручить Быстрокрылого! Для дикаря он славный малый и всей 
душой на нашей стороне в этой войне, о которой сам мне и рассказал.
— Неужели вы станете рисковать собственной жизнью, чтобы спасти дикаря, который 
убивает и скальпирует всех без разбору, как этот краснокожий?
— Он просто следует обычаям своего племени. Если подумать, то некоторые наши 
поступки кажутся с точки зрения индейца столь же неприглядными. Я уверен, 
Марджери, что если бы этот малый увидел меня пленником потаватоми, как я сейчас 
вижу его, он бы непременно попытался мне помочь.
— Но что же вы сможете сделать в одиночку против двадцати воинов? — спросила 
Марджери с мягким упреком, однако ее речь выдала против ее воли волнение за 
молодого человека.
— Никто не может сказать, что он сделает, — надо действовать, а там будет видно.
 Не нравится мне, как они обошлись с чиппева; похоже, что они его не пощадят. 
Они и не подумали накормить его или пригласить к костру; бедняга связан по 
рукам и ногам, да еще и прикручен веревками к дереву у входа в хижину. Они даже 
не позволили ему присесть на землю передохнуть.
Нежное сердце Марджери переполнилось сочувствием к пленнику, с которым так 
жестоко обращались, и она стала выспрашивать подробности о его положении с 
интересом, которого прежде не испытывала. Бортник отвечал на ее вопросы с 
готовностью, и в конце концов девушка узнала все досконально о положении 
пленника.
Возможно, что враги, в чьей власти был чиппева, и не торопились подвергнуть его 
пыткам, но, судя по тому, как он был связан, пытки ему не миновать. Мало того, 
что локти у него были связаны за спиной, — запястья рук были крепко спутаны 
спереди. Ноги были связаны в двух местах — ниже колен и по лодыжкам. Еще одна 
веревка охватывала тело пленника, накрепко приковав его к вязу, росшему футах в 
тридцати от двери хижины, так что свет падал на него, и Бурдон с помощью своей 
подзорной трубы мог все отлично видеть. Положившись на надежные путы пленника, 
дикари не обращали на него никакого внимания; каждый, казалось, заботился лишь 
о собственном благополучии — сытном ужине и теплом ложе, где предстояло 
провести ночь. Все это Бурдон увидел и взял на заметку, прежде чем бесшумно 
спрыгнул на землю у подножия дерева, рядом с Марджери.
Не теряя времени, — каждая минута была на счету! — бортник спустился к лодкам и 
сообщил о своих намерениях Уорингу. Луна уже зашла за горизонт, и темнота 
благоприятствовала предприятию Бурдона. На первый взгляд разумнее было 
дождаться, пока сон не сморит дикарей, и только тогда подкрадываться к хижине; 
но Боден рассудил иначе. Как только дикари уснут, воцарится тишина, и его шаги 
будут звучать гораздо явственнее, чем теперь, когда все бродят, болтают и жуют. 
Бурдону было по собственному опыту известно, что человек, которому пришлось 
долго идти пешком или грести в лодке, обычно, дорвавшись до еды, ни на что уже 
не обращает внимания: и потому самый подходящий момент подобраться незаметно к 
изголодавшимся и обессиленным путникам, пока они насыщаются, чем потом, когда 
они уснут, оставив, возможно, часовых для безопасности. Бурдон не надеялся, что 
потаватоми пренебрегут этой предосторожностью; и он твердо решился не только