проглядывало и в цвете ее лица, и в оттенке волос. Несмотря на жизнь под 
открытым небом, когда лучи солнца отражались и от глади озера, ее кожа 
сохраняла чистую, прозрачную белизну, которую легче сыскать в гостиных и уж 
никак не ожидаешь увидеть в лесной глуши; а нежный оттенок ее губ, щек и, чуть 
в меньшей степени, подбородка и ушей даже умелый художник затруднился бы с 
точностью передать на полотне. Черты ее лица поражали теми же скульптурными 
очертаниями, как и черты брата, — но только в ее лице, вдобавок к более мягкому 
выражению, свойственному полу и возрасту, совершенно отсутствовали даже намеки 
на какие бы то ни было физические или моральные недостатки, которые наносили бы 
ущерб совершенству и очарованию этого личика. Глаза у нее были голубые, а 
волосы можно было смело назвать золотыми, если только это слово применимо к 
девичьим волосам. Постоянное движение, перемена мест и жизнь на свежем воздухе 
сделали эту прелестную девушку не только здоровой, но и пышущей здоровьем. 
Однако в ней не было и следа грубости, вообще никаких признаков, выдававших ее 
трудовую жизнь, разве что руки — это были руки девушки, которая не жалела себя, 
когда могла помочь по хозяйству. Как раз в этом отношении, быть может, бродячая 
жизнь братца даже пошла ей на пользу, избавив от многих обязанностей, которые 
выпадают на долю девушек ее круга. В Марджери Уоринг мы находим удачное 
сочетание нежного сложения и физической энергии, чаще встречающееся среди 
простых американских девушек, чем среди представительниц почти всех остальных 
наций; да и среди юных американок, которых жизнь не заставляет трудиться, таких,
 как Марджери, немного.
Когда она увидела незнакомца, на ее прелестном личике выразились разом 
удивление и радость; она была удивлена, что Гершом кого-то повстречал в здешнем 
безлюдье, и обрадовалась, приметив, что это белый человек и, судя по всему, 
непьющий.
— А вы — Цветик, — сказал бортник, беря в свои руки ручку слегка смущенной 
девушки, но так почтительно и дружески, что та и не подумала отнимать руку, 
хотя и засомневалась, прилично ли так вести себя с совершенно чужим человеком, 
—
Цветик, о котором Гершом Уоринг говорит так часто и с такой нежностью?

— Значит, вы — друг моего брата, — сказала Марджери, улыбаясь такой чудесной 
улыбкой, что Бурдон в полном восхищении не сводил с нее глаз. — Мы так рады, 
что он вернулся домой! Мы с сестрой
note 50
провели здесь пять жутких ночей, совсем одни, и нам под каждым кустом чудился 
краснокожий!

— Все опасности позади, Цветик: но здесь затаился еще один враг, с которым надо 
расправиться.
— Враг! Здесь никого нет, только Долли да я. К нам никто не заходил с тех пор, 
как Гершом отправился искать бортника, услыхав, что тот живет на прогалинах. 
Это вы — тот самый бортник?
— Я самый, прелестный Цветик; и я повторяю, что здесь, в вашей собственной 
хижине, затаился враг, которого надо сыскать.
— Нам никакие враги не страшны, кроме краснокожих, а их мы ни разу не встречали 
здесь, на реке. Как зовут врага, которого вы так боитесь, и где он прячется?
— Имя ему — виски, и прячется он где-то в хижине, в бочках. Покажите мне его 
убежище, потому что я должен уничтожить врага, пока его приятель не пришел на 
подмогу.
Девушка внезапно поняла, о чем идет речь, — этому очаровательному существу ума 
было не занимать. Она вспыхнула, залившись почти пунцовым румянцем; потом 
румянец сменила смертельная бледность. Крепко сжав губы, она стояла, не зная, 
что делать: то бросала взгляд на пригожего и как будто доброжелательного 
незнакомца, то смотрела в сторону брата и сестры, которые были еще далеко и не 
торопились вернуться в хижину.
— А вы решитесь? — спросила наконец Марджери, указывая на своего брата.
— Решусь: сейчас он совершенно трезв, и с ним можно договориться. Ради всех нас,
 давайте-ка воспользуемся удобным случаем.
— Он держит виски в двух бочонках под навесом, позади хижины.
Произнеся эти слова, девушка закрыла лицо руками и опустилась на табуретку, 
словно боясь смотреть на то, что сейчас произойдет. А Бурдон, не теряя времени, 
тут же вышел из хижины через дверь, выходившую на задний двор. Там он и увидел 
обе бочки, а рядом с ними — топор. Сперва ему захотелось выбить затычки из 
бочек прямо на месте; но он тут же сообразил, что запах спиртного у самой 
хижины будет неприятен всем, а владельца бочек будет донимать еще пуще. Поэтому 
он стал искать способ переместить бочки подальше, прежде чем разбить их.
К счастью, хижина Склада Виски стояла на краю крутого оврага, по дну которого 
струился журчащий ручей. Бурдон подумал было спрятать бочки, но времени 
оставалось в обрез, и медлить было нельзя. Вцепившись в ближайшую бочку, он без 
труда подкатил ее к краю оврага и сильным пинком отправил вниз. Эта бочка была 
полупустая, и она покатилась, хлюпая, пока не налетела на камень примерно на 
середине склона. Обручи не выдержали, клепки разлетелись, и вскоре волны ручья 
уже уносили все, что осталось от бочки и ее содержимого. Услышав негромкое 
радостное восклицание, бортник оглянулся и увидел Марджери, наблюдавшую за его 
действиями с живым интересом. Ее радостная улыбка все еще выдавала и страх, и 
она скорее прошептала, чем сказала вслух:
— Другую, другую — она полная — скорее, пока не поздно! Бортник ухватился за 
вторую бочку и подкатил ее к краю обрыва. С этой управиться было труднее, чем с