дится недалеко  от своих, -- им
овладевает отчаяние.
     Сорви-голова бегает, как лев в клетке. Голова его горит,  в ушах шумит,
горло пересохло. У него вырываются крики гнева и ярости.
     Это продолжается  пять  часов,  пять  часов  тоски и гнева!  Ежеминутно
Сорви-голова прислушивается, надеясь услышать победный крик французов...
     Мало-помалу шум  битвы  стихает. В  городе, на  бастионах,  на батареях
слышны радостные восклицания на незнакомом языке.
     Колокола громко звонят. Русские,  видимо, торжествуют. Значит, французы
разбиты?
     --  Несчастье!  Эти  мужики  торжествуют...  победили  наших  стрелков,
линейцев, зуавов! Несчастье:  русские гонят нас  -- и с таким генералом, как
Боске! -- восклицает Сорви-голова и мечется в своей мрачной клетке.
     Ему неизвестна обида, нанесенная Боске, его замещение.
     Попытка Пелиссье захватить Малахов курган  оказалась преждевременной  и
закончилась  полной неудачей. Битва началась  при  неблагоприятных условиях.
Дивизии слишком рано  открыли  огонь. Плохо переданное приказание  задержало
прибытие бригады. Беспорядок, нерешительность, колебание! Вместо того  чтобы
бросится на приступ массой и ошеломить русских, полки тянутся поодиночке  --
по  приказанию  нового начальника,  который медлит  и  не  умеет воодушевить
людей.
     Русские успевают ввести резерв и  защитить бастион. В восемь часов утра
французская армия  нaсчитывает двух убитых и четырех раненых генералов и три
тысячи  пятьсот человек, выбывших  из строя...  Русские  потеряли пять тысяч
пятьсот человек.
     Пелиссье  понимает,  что  новые  жертвы  не  приведут  ни   к  чему,  и
приказывает отступить.
     Через два дня Пелиессье отослал назад генерала д'Анжели и снова поручил
Боске командование вторым полком зуавов.

ГЛАВА V


     Дама в черном  в лазарете. -- Она  оживает. -- Бред. - Букет цветов. --
Тотлебен тяжело ранен.  - Удивительные работы русских. - Мост. -- Письмо. --
Удар молнии. -- Тайна. -- Форт Вобан. -- Рождественская роза.
     Против  всякого вероятия  дама  в  черном  не  умерла  от  своей  раны.
Благодаря   искусству   доктора   Фельца   и   самоотверженности   Розы  она
поправляется.
     Днем  и ночью, забывая усталость, сон,  лишения,  Роза следит за каждым
жестом,   словом,  движением   раненой,  исполняет   ее   малейшие  желаний,
предупреждает ее нужды, успокаивает одним  словом ее гнев, возбуждение.  Это
ангел-хранитель   больной!   Сначала  доктор  хотел   перевезти   княгиню  в
константинопольский  госпиталь,  но  она упорно отказывалась, потому  что ее
терзала одна мысль о разлуке с Розой, к которой она глубоко привязалась.
     -- Роза,  дорогое дитя! Я  предпочитаю  умереть  здесь, подле вас,  чем
выздороветь там, вдали... -- говорила княгиня.
     -- Сударыня, не  говорите  о  смерти, --  отвечала  Роза со слезами  на
глазах, -- мне тяжело это слышать... вы поправитесь... я уверена в этом!
     -- Дорогое дитя! Как вы добры! Вы заботитесь обо мне, как о матери!
     -- Я так люблю вас, как будто вы -- моя мать... другая мама Буффарик!
     --  А  я, Роза...  мне кажется,  что вы -- моя  дочь  Ольга,  которую я
потеряла...
     -- Она умерла?
     -- Нет, она не  умерла. Пожалуй, лучше  было бы, если  бы  умерла. Я не
могу  вспоминать без  ужаса. Подумайте... ее  украли  цыгане, отвратительные
люди... отребье человечества.
     -- Боже мой! Это ужасно!
     -- Что с ней  сталось?  Я оплакиваю ее  восемнадцать лет!  Я разучилась
смеяться... Сердце мое  разбито. Ах, Роза, я  очень несчастна!  На что нужны
мне богатство, почет, слава, когда я живу без радости, без надежды...
     Кротко   и  деликатно  Роза  прерывала  эти  мучительные  для   больной
разговоры,  старалась  развеять  ее, находила тысячи  пустяков  и нежностей,
чтобы утешить  страдающую мать. Ее  нежный,  ласковый  голос казался больной
чудной музыкой.
     Дама в  черном еще в начале болезни была помещена в  маленькую комнату,
где стояли железная кровать, стол и табурет, на который присаживалась  Роза,
измученная усталостью.
     Над кроватью  был привешен большой котелок со свежей  водой, снабженный
каучуковой трубкой, из которой струилась вода.
     В  ту  отдаленную эпоху  хирурги не  имели  понятия  об антисептических
средствах и делали перевязки  наудачу. Гангрена, гнилостное воспаление  были
обыкновенным явлением.
     Доктор Фельц придерживался  того мнения,  что  рана должна находиться в
абсолютной чистоте и для этого должна непрестанно обмываться холодной водой.
Эта постоянная струя воды, обмывая рану, уничтожала воспаление, не допускала
заражения и производила  легкое  возбуждение тканей. Наступил тяжелый период
болезни. Дама  в черном  металась  в  лихорадке. Ужасные видения осаждали ее
мозг, и отрывочные несвязные слова  вырывались из воспаленных губ. Она звала
свою  дочь, крича,  как раненая  львица,  или горько плача,  как изувеченная
птица.
     Роза,   совсем   измученная,  подходила  к  ней,   обнимала  ее,   тихо
успокаивала, целовала, и бедная страдалица улыбалась ей.
     --  Ольга,  родная, мой  ангел,  любовь моя, --  кричала больная, -- ты
здесь... я узнаю тебя... твои  глаза... твои кудри! Ольга, доченька моя! Это
я, твоя мать... тебя зовут Розой