ерту! Не твой хлеб проигрываю. Давай карту, Слаеныч.

Туркин опять проиграл.

Дальше игра пошла лихорадочным темпом. Счастье переходило от одного к другому.

Оторваться темпераментный Турка уже не имел силы, и игра прерывалась только на 
уроках и за вечерним чаем.

Потом они играли, играли и играли.

В третьем отделении царило невероятное возбуждение. То и дело в класс врывались 
гонцы и сообщали 
новости:
– Туркин выиграл у Слаенова десять паек.

– Туркин проиграл пять.

Уже прозвенел звонок, призывающий ко сну, а игра все продолжалась.

В спальне кто-то предупредительно сделал на кроватях отсутствующих чучела из 
одеял и 
подушек…
Утром стало известно: Туркин в доску проигрался. Он за одну ночь проиграл 
двухнедельный паек и теперь должен был ежедневно отдавать весь свой хлеб 
Слаенову.

Скоро такая же история случилась с Устиновичем, а дальше началась дикая 
картежная лихорадка. Очко, как заразная бацилла, распространялось в школе, и 
главным образом в третьем отделении. Появлялись на день, на два маленькие 
короли выигрыша, но их сразу съедал Слаенов.

То ли ему везло, то ли он плутовал, однако он всегда был в выигрыше. Скоро 
третье отделение ужо почти целиком зависело от него.

Теперь три четверти школы платило ему долги натурой.

Слаенов еще больше вырос. Он стал самым могучим в Шкиде. Вечно он был окружен 
свитой старших, и с широкого лица его не сходило выражение блаженства.

Это время Шкиде особенно памятно. Ежедневно Слаенов задавал пиры в четвертом 
отделении, откармливая свою гвардию.

В угаре безудержного рвачества росло его могущество. Шкида стонала, голодная, а 
ослепленные обжорством старшеклассники не обращали на это никакого внимания.

Каждый день полшколы отдавало хлеб маленькому жирному пауку, а тот выменивал 
хлеб на деньги, колбасу, масло, конфеты.

Для этого он держал целую армию агентов.

Из-за голода в Шкиде начало развиваться новое занятие – «услужение».

Первыми «услужающими» оказались Кузя и Коренев. За кусочек хлеба эти вечно 
голодные ребята готовы были сделать все, что им прикажут. И Слаенов приказывал.

Он уже ничего не делал сам. Если его посылали пилить дрова, он тотчас же 
находил заместителя за плату: давал кусок хлеба – и тот исполнял за него работу.
 Так было во всем.

Скоро все четвертое отделение перешло на положение тунеядцев-буржуев.

Все работы за них выполняли младшие, а оплачивал эту работу Слаенов.

Вечером, когда Слаенов приходил в четвертое отделение, Японец, вскакивая с 
места, 
кричал:
– Преклоните колени, шествует его величество хлебный 
король!
– Ура, ура, ура! – подхватывал класс.

Слаенов улыбался, раскланивался и делал знак сопровождающему его Кузе. Кузя 
поспешно доставал из кармана принесенные закуски и расставлял все на парте.

– Виват хлебному королю! – орал Японец. – Да будет благословенна жратва 
вечерняя! Сдвигайте столы, дабы воздать должное питиям и яствам повелителя 
нашего!
Мгновенно на сдвинутых партах вырастали горы конфет, пирожные, сгущенное молоко,
 колбаса, ветчина, сахарин.

Шум и гам поднимались необыкновенные. Начиналась всамделишная «жратва вечерняя».
 С набитыми ртами, размахивая толстыми, двухэтажными бутербродами, старшие 
наперебой восхваляли Слаенова.

– Бог! Божок! – надрывался Японец, хлопая Слаенова по жирному плечу. – Божок 
наш! Телец златой, румяненький, 
толстенький!
И, припадая на одно колено, под общий исступленный хохот протягивал Слаенову 
огрызок сосиски и 
умолял:
– Повелитель! Благослови трапезу.

Слаенов хмыкал, улыбался и, хитро поглядывая быстрыми глазками, благословлял – 
мелко крестил сосиску.

– Ай черт! – в восторге взвизгивал Цыган. – Славу ему 
пропеть!
– Носилки королю! На руках нести 
коро