к железнодорожной насыпи.
Журка несколько раз бывал здесь, когда играли с ребятами в индейцев,
но, конечно, среди ясного  солнечного  дня.  Тогда  кладбище  с  его
могучими березами и соснами казалось чем-то вроде старого  парка,  а
железные ржавые оградки и завалившиеся  в  стороны  кресты-остатками
каких-то садовых строений. И ни  о  каких  ужасах  тогда  ничуть  не
думалось... Но про то же  кладбище  соседская  семиклассница  Люська
Колосницына любила по вечерам рассказывать жуткие  истории.  Ночами,
мол, там бывает всякое...
    Когда сидишь в теплых сумерках на своем крыльце  и  рядом  дышат
знакомые ребята, истории  эти  слушать  интересно  и  лишь  чутьчуть
жутковато. А сейчас их не хотелось вспоминать...
    Не встретив никого в этой тихой белесой ночи,  Журка  свернул  в
Тобольский переулок. В конце его загораживали  светлое  небо  черные
кладбищенские деревья. И тогда сердце у Журки застукало  неровно,  с
подпрыгиванием.
    Но это был еще не настоящий страх. К нему примешивался  интерес.
Будто  Журка  сидел  в  своей  комнате  и  про  самого  себя   читал
приключенческую книжку.
    Черная громада кладбища  надвигалась,  нависала,  и  сердце  под
галстуком и майкой прыгало все сильнее, но Журка не замедлял  шагов.
Наоборот, он шел  все  скорее,  стараясь  оказаться  вплотную  перед
неведомой опасностью.
    И вот - забор.
    Если не смотреть вверх на темные кроны и не думать  о  том,  что
там за забором, то ничего особенного-обыкновенная старая загородка.
    Низкие гнилые столбы, перекладины, а к ним приколочены  железные
полосы с круглыми отверстиями-отходы какой-то мастерской или завода.
    И все же это была граница  между  обыкновенным  миром  и  чем-то
неведомым.
    Журка опять вздохнул длинным  дрожащим  вздохом  и,  пригибаясь,
пошел вдоль забора. И почти сразу нашел место, где  несколько  полос
были оторваны и отогнуты. За лазейкой темнела сплошная чаща кустов и
травы.
    - Раз, два, три,- беззвучным шепотом сказал себе Журка, и ноги у
него ослабели. Тогда он снова жалобно и сердито сказал:
    - Раз, два, три...- и через  дыру  в  заборе  сразу  всем  телом
свалился в заросли.
    Посидел  среди  веток.  Прислушался.   Отдышался.    Шевельнулся
наконец. Сердитая кладбищенская крапива куснула  его  сквозь  тонкие
трикотажные штаны.  Но  это  лишь  обрадовало  Журку:  если  крапива
жалится так пообыкновенному, как на простом дворе,  то  и  остальное
должно  быть  здесь    обыкновенным.    Нестрашным...    Не    очень
страшным...очень страшным...
    Журка медленно выпрямился. Сердце  попрыгало  и  настроилось  на
более ровный ритм.
    Под старыми деревьями  кладбища  было  гораздо  темнее,  чем  на
улице, но  белесый  свет  пробивался  и  сюда.  А  может  быть,  это
назревало уже раннее  июньское  утро?  Кусты,  оградки  и  памятники
смутно различались в полумраке. Страшными  они  не  казались.  Журка
прислушался к тишине каждой клеточкой натянутых нервов и вдруг  ясно
ощутил, что кругом очень пусто. Нет никого. И, значит, нет опасности.
    На недалекой насыпи ободряюще простучал поезд.
    Журка вышел из кустов и, цепляясь штанами  за  колючую  траву  и
ржавые прутья решеток, стал пробираться среди холмиков.  Он  уже  не
боялся. Ну, разве что самую капельку. Наверно, все запасы  страха  в
его организме уже израсходовались накануне, и  теперь  бояться  было
нечем. Вместо боязни Журка чувствовал сердитую досаду на колючки.
    Наконец он даже опечалился: если страха нет, значит,,  нечего  и
преодолевать. И тогда  велика  ли  заслуга,  что  он  пройдет  через
кладбище? Но тут же успокоил себя: "Главное, что все-таки пройду.  Я
же не виноват, что перестал бояться..."
    Крепко ободрав штаны и рукава, он выбрался на широкую дорожку  и
зашагал по  ней  торопливо,  но  без  боязни  (правда,  по  сторонам
старался не смотреть). Затем опять полез через кусты-чтобы сократить
свой путь до забора,  который  тянулся  вдоль  насыпи.  Насыпь  была
совсем недалеко.  Опять  прогремел  поезд.  И  -  сквозь  эхо  этого
веселого грохота Журка не услышал, а скорее угадал стонущий жалобный
звук.
    Журка замер. Каждая жилка в нем замерла, каждый самый  крошечный
нерв. Эхо улеглось, поезд прогрохотал уже в дальних далях, а стон  -
на этот раз ясный, настоящий-прозвучал опять.
    Напрасно Журка думал, что весь его страх кончился.  Оказывается,
полчища этого страха сидели в  засаде,  и  теперь  они  кинулись  на
Журку, навалились, затоптали, как конница. Журка упал лицом в ломкие
колючие стебли.
    "Не надо!  Не  надо!-отчаянно  думал  он.-  Ну,  пожалуйста,  не
надо..." Но протяжный и тихий, надрывающий душу звук  опять  донесся
из-за ближайших кустов.
    Значит, непонятное  и  жуткое  все  же  существует.  И  вот  оно
настигло Журку,  который  осмелился  не  поверить  в  ночные  тайны,
позабыть о страхе...
    "Я сейч