и, то "Мушкетеров" он все равно пролистает до конца.
    Тем же прямым почерком, каким раньше дед писал короткие поздрав-
ления на открытках, на конверте было выведено:


                             Ю р и к у.


    Журка сперва сам не зная чего испугался...  Или нет, не испугал-
ся,  а задрожал от непонятной тревоги. Оглянулся на прикрытую дверь,
подошел к окну.  Суетливо дергая пальцами,  оторвал у конверта край.
Развернул большой тонкий лист...
    Дед писал четкими, почти печатными буквами:

    "Журавлик!

    Книги на этих полках - тебе.
    Это старые мудрые книги,  в них есть душа.  Я их очень любил. Ты
сбереги  их,  родной  мой,  и придет время,  когда они станут твоими
друзьями. Я это знаю, потому что помню, как ты слушал истории о пла-
ваниях  Беринга  и Крузенштерна и как однажды пытался сочинить стихи
про Галактику (помнишь?). Ты их еще сочинишь.
    Малыш мой крылатый,  ты не знаешь,  как я тебя люблю.  Жаль, что
из-за разных нелепостей мы виделись так редко. В эти дни я все время
вспоминаю тебя.  Чаще всего, как мы идем по берегу Каменки и я расс-
казываю тебе про свое детство и большого змея.
    Этот летучий  змей  почему-то  снится  мне каждую ночь.  Будто я
опять маленький,  и он тащит меня в легкой  тележке  сквозь  луговую
траву, и я вот-вот взлечу за ним.
    Жаль, что так быстро оборвалась тонкая бечева...
    В детстве я утешал себя,  что змей не упал за лесом,  а улетел в
далекие края и когда-нибудь вернется. И его бумага будет пахнуть со-
леными брызгами моря и соком тропических растений. Наверно, потому я
к старости и стал собирать эти книги:  мне казалось,  что они пахнут
так же.
    Впрочем, ерунда,  старости не бывает,  если человек ее не хочет.
Просто приходит время,  когда лопается нить,  которая связала тебя с
крылатым змеем.  Но змей вернулся,  я оставляю его тебе. Может быть,
он поможет тебе взлететь.
    Журка, вспоминай меня, ладно? Меня и другие будут вспоминать, но
многие,  даже твоя мама,  скажут,  наверно: жизнь у него не удалась.
Это неправда! И ты про это не думай. Ты вспоминай, как мы расклеива-
ли в твоем альбоме марки,  говорили о кораблях и созвездиях, а вече-
рами смотрели на поезда.
    И учись летать высоко и смело.
    Ты сумеешь.  Если тяжело будет-выдержишь, если больно-вытерпишь,
если страшно - преодолеешь. Самое трудное знаешь, что? Когда ты счи-
таешь, что надо делать одно, а тебе говорят: делай другое. И говорят
хором,  говорят самые справедливые слова, и ты сам уже начинаешь ду-
мать:  а ведь,  наверно,  они и в самом деле правы. Может случиться,
что правы.  Но если будет в тебе хоть капелька сомнения,  если в са-
мой-самой глубине души осталась крошка уверенности,  что прав ты,  а
не они,  делай по-своему. Не оправдывай себя чужими правильными сло-
вами.
    Прости меня, я, наверно, длинно и непонятно пишу... Нет, ты пой-
мешь.  Ты у меня славный,  умница. Жаль, что я тебя, кажется, больше
никогда не увижу.
    Никогда не писал длинных писем. Никому. А теперь не хочется кон-
чать. Будто рвется нить. Ну, ничего...
    Видишь, какое длинное письмо написал тебе твой дед

                                                      Юрий Савельев,
                             который тоже когда-то был журавленком".


    Журка дочитал письмо и сразу,  не сдерживаясь, заплакал. Его ре-
занули тоска и одиночество,  которые рвались из этого письма.  И лю-
бовь к нему, к Журке, о которой он не знал. И ничего нельзя уже было
сделать - ни ответить лаской, ни разбить одиночество...
    Напрасно дед боялся,  что Журка чего-то не поймет в  письме.  Он
понял  все.  В  дедушкиных словах (будто не написанных,  а сказанных
негромким хрипловатым голосом) были не только печаль и любовь.  Была
еще гордость.
    И поэтому в Журкиных слезах,  несмотря ни на что, тоже была гор-
дость...
    Он спрятал шелестящий лист в конверт,  а  конверт  под  рубашку.
Письмо было только ему.  Одному-единственному. Он не хотел сказать о
нем даже маме.  Не потому,  что здесь какая-то тайна, а просто они с
дедом  всегда  говорили один на один,  и сейчас был последний разго-
вор.потому,  что здесь какая-то тайна,  а просто они с дедом  всегда
говорили один на один, и сейчас был после