тно было, что  он все видел  своими
глазами,  бывал  там,  куда  не  ступала  нога европейца, что он  обращал  в
православие людей  в тундре и на островах среди океана. В рассказах о  жизни
доверчивых и
     прямодушных туземцев  как бы  все время  подразумевались подвиги самого
Иннокентия.
     Екатерина Николаевна не  все понимала,  иногда наклонялась к мужу, и он
переводил по-французски. Тогда она  делала изумленное лицо  и  вдруг, как бы
обрадовавшись,  кивала  головой  с  таким  видом, словно  встретила  старого
знакомого, которого не сразу узнала.
     Иннокентий  чувствовал,  что  его  рассказы крепко  запомнятся,  что  и
губернатор, и эти блестящие дамы в  парижских туалетах, и чиновники из свиты
генерала,  когда  покинут  Камчатку,  будут  и   в  Москве  и  в  Петербурге
рассказывать про  него и повторять все, что  он говорил. Он чувствовал,  что
слушатели ловят каждое его слово и разнесут еще шире его славу. Он знал, что
это общество людей, чуждых церкви, будет ему верным пособником в его будущей
духовной карьере.
     Екатерина Николаевна и Элиз смеялись от души. Эпизоды из жизни  наивных
алеуток можно было смело рассказывать в Париже.
     На  другой  день  Муравьев  на  шлюпке  отправился   искать  места  для
устройства первой  линии  укреплений. Он  снова  ходил  по  берегу, лазил по
горам. Особенно занимала  его  Тарьинская  губа - один из заливов внутренней
Авачинской бухты.
     "Тут можно прорыть канал!" -полагал Муравьев.
     -  У входа в Авачу поставим сильные батареи...- говорил он в  этот день
Машину.- Прокопать  канал  из  Тарьинской  губы.  Конечно, нужен канал.  Как
нельзя? Все можно сделать, нужно только захотеть!
     Он изложил свой план лишь одному Ростиславу Григорьевичу.
     - И вот английский флот подходит к Камчатке. У нас сильные укрепления у
входа в  Авачу...  И мы,- воскликнул он, хватая  Ростислава Григорьевича  за
руку,- впускаем его! Флот входит в залив, в бухту! Батареи молчат! Англичане
идут  к  Петропавловску, предполагая, что тут  все  еще  пустыня. Но там  их
встречает  ураганный  огонь трехсот  орудий. Как им быть?  Обратно! Но в это
время наш флот по каналу уже вышел  им в тыл. Английский флот отрезан.  Наши
корабли и  батареи первой  линии бомбардируют его.  Прорваться нельзя!  Наши
суда стоят у входа. Подвоза продовольствия нет! А? Что вы на это скажете?
     И  все  это  говорилось  в  маленьком  домашнем  кабинете  Машина,  где
перегородки оклеены синими обоями, где два пор-
     39
     трета в овальных золоченых рамках на стене, а в окне печальный вид...
     Губернатор  все же нравился Машину. Это был живой человек, и поговорить
с ним было сущим удовольствием. Он тут все видел по-другому, не по-здешнему,
ко всему подходил с иной, своей меркой.
     - Кто  будет  возражать?!  Плохо ли! Конечно,  можно  и канал прорыть,-
согласился  Машин,- но  сколько  же на это людей надо,  тысячи! А людей надо
кормить. Провизия нужна,  суда, бараки.  А мы за двадцать пять лет госпиталя
не можем исхлопотать...
     - Люди будут! - сказал губернатор, останавливаясь у окна и глядя вдаль,
на вешала с рыбой.- Люди будут! -
     повторил он.
     Но пока что лопат не было, не то что канала - простую канаву прорыть не
могли,  якорей нет для лодок. Но что ни скажи-  губернатор  свое:  "Будут!",
"Будут!".  Что  же!  Может быть,  и  будут...  Машин  готов  был  служить  и
стараться.
     Побывали еще раз на Тарье. Губернатор возвращался на
     шлюпке очень довольный, а Машин был в сильном недоумении.
     "На что он надеется? - думал Ростислав Григорьевич.-
     Кажется, он человек дела, не болтун. Видно, по Амуру он все
     хочет сюда доставить. Дай-то бог..."
     А  вечером  про  дела  позабыли.  Был  дан  концерт.  Сначала  выступал
французский хор, составленный Элиз из матросов китобойного судна, спасенного
"Иртышом"  по пути в  Петропавловск. Пели  французские народные  песни. Элиз
запевала своим низким контральто, матросы,  старые и  молодые,  с  восторгом
подхватывали... Концерт вышел на славу.
     -  Скромнейшая девица и преотличный музыкант,- говорил про  француженку
Иннокентий.
     Через  несколько  дней был дан еще один  прощальный  обед  и  еще  один
концерт. Кричали "ура" за новую эру и процветание  Камчатки. План о прорытии
канала был секретом, но многие догадывались,  что не только в гавани, но и у
входа в Авачу предстоят работы.
     А  наутро  губернатор  с  опухшими  глазами,  в   сопровождении   жены,
мадемуазель Элиз и спутников, отбыл  на корабль.  На берегу  грянули  пушки.
"Иртыш" вышел из Ковша.
     У выхода  из  большой губы в  океан, между сопок, там, где  на одной из
них, на Бабушке, был маяк и вышка для наблюдения за морем, шлюпка  с Машиным
отстала от судна.
     40
     "Тут  собирается  Муравьев  окружить и взять  в плен  английский флот,-
думал он.- Дай-то бог..."
     Машин  вернулся в Петропавловск.  Он вылез  из шлюпки и,  держа в руках
форменную фуражку, долго стоял на  песке, как  бы не зная, куда  идти. Перед
ним  были тощие  лица столпившихся  обывателей, с  удивлением смотревших  на
своего начальника.  Стаи линявших собак  бродили повсюду.  Сушилась  рыба на
вешалах.
     Машин  обтер  потный  лоб,  как  бы желая  опомниться.  Великие  планы,
к