если обманешь, бить будем тебя, как бельговских торгашей, —
сказал он полушутя.
     Иван смеялся, но поглядывал на Егора настороженно и испытующе.
     Ночью с  реки открылся вид на огненное море.  Егор и  Бердышов зажгли
все  окрестные острова.  Оттуда доносился по  воде  сухой  треск  пылающей
травы.


                                  * * *

     Когда впервые на  амурской земле взялся Егор за свою соху и  пошел за
ней по корчеванной,  но еще дикой мокрой земельке,  в которой во множестве
видны волокна и мелкие коренья,  сердце мужика больно и радостно защемило,
словно после долгой разлуки встретил он родного человека.
     По  реке пробегали пароходы,  шли самосплавом караваны барж,  маймы с
соломенными парусами.  Маленький казенный  «Амур»  остановился у  Ивановой
избы.  Пароход,  приткнувшись,  как лодка,  носом к  берегу,  ждал,  когда
командир его отгуляет с Бердышовым, разгонит свою тоску и снова пустится в
далекий путь на тысячи верст.
     Иван собирался в Хабаровку за товаром.
     Вот уже другой пароход —  пассажирский —  подошел к  берегу.  С  него
сошел мужчина огромного роста,  тучный,  с багровым лицом. Он был в форме,
со шпагой.
     — Эх! Вот этот разнесет!.. — восхищенно воскликнул Илюшка.
     Иван надел казачью фуражку с околышем и вышел встречать начальство.
     — Здр-равия желаю! — гаркнул он, вытягиваясь.
     За исправником,  поскрипывая новенькими ремнями,  в новых мундирах, с
оружием,  в  начищенных сапогах,  шли по сходням становой,  урядник и двое
полицейских —  черный и  рыжий.  Солдаты отдали буксир и  подвели к берегу
крытую лодку. Пароход ушел.
     Становой и  урядник указали,  как  надо  строить избы,  пахать землю,
садить картошку.  Исправник предупредил мужиков,  что  зимой надо начинать
почтовую гоньбу.
     — А кони где? — спрашивал Егор.
     — Я  дам полконя да  ты полконя, —  говорил Тимошка Силин. —  Пахом с
Терехой дадут по одной ноге —  вот и соберем упряжку, получим за разгон. Я
это дело знаю, ямщичил дома.
     — Гроза пронеслась! — говорил Иван, когда власти уехали.
     — А ты что,  струсил?! —  воскликнул Силин. —  Сколько им выпоил? Или
соболями откупился?
     — Про это тебе еще рано рассуждать! —  недовольно отвечал Иван. —  Ты
еще амурскую болотину потопчи лаптями!
     Пашни переселенцев были запаханы.  Над черными клиньями плыл, мерцая,
теплый весенний пар.
     — Ну,  кто  сетево  подымет?  Кто  старший?  У  кого  рука  легкая? —
обсуждали мужики.
     — У  тебя,  дедушка  Кондрат!  Тебе  общество доверяет первые  семена
кидать. Ты — самый старший.
     Дед отнекивался:
     — Недостоин! Какие еще мои годы... Не гожусь я.
     — Дедушка,  Христом-богом просим...  Не  обездоль,  детей сиротами не
оставь, кинь первое семя!
     «Вот и я пригодился, —  думал Кондрат. —  Не зря старика вели дети на
Амур».
     Вечером  дед  Кондрат,  стоя  в  корыте  посреди избы,  долго  мылся,
плескался,  охал.  Наконец облил  из  ведра  свое  могучее костлявое тело,
вытерся,  надел чистое белье,  расчесал волосы и  бороду.  За  ним помылся
Егор, потом начали мыться бабы, ребята.
     Наталья  прибралась в  землянке,  вынесла  последние помои.  И  когда
перевернутое корыто сохло  на  дровах у  печи,  она  поставила Петрована и
Ваську на колени перед образами.
     — Молитесь,  ребята,  просите бога,  чтобы  дал  урожай  на  Амуре, —
сказала она. — Бог детскую молитву услышит.
     На  заре  среди  лиственниц  и  болот,   на  черной  от  сырости,  но
по-российски родной и  знакомой пахоте собрались мужики в чистых рубахах и
новых лаптях. Дед встал на колени лицом на восток, красневший за рекой, за
еловыми лесами,  и помолился. Затем он поднялся, проворно и быстро зашагал
по полю, широкими привычными движениями разбрасывая семена из лукошка.
     — Батюшка,  Никола-угодник,  благослови  семена  в  землю  бросать! —
приговаривал старик. — Борис и Глеб, уроди хлеб!..


                                  * * *

     Гольды приезжали в  Уральское,  звали мужиков на праздник примирения,
но у Егора дел было много, и он не поехал.
     Молодой  гольд  Айдамбо снова  явился  в  Уральское.  Был  он  низок,
широколиц,  румян и одевался ярко,  в такие искусные вышивки,  что русские
бабы  прозвали его  писаным красавцем и  шутя заигрывали с  ним.  Айдамбо,
замечая баб,  старался поскорей пройти мимо и скрывался у Бердышовых.  Все
знали, что он ездит из-за Дельдики.
     ...На релке тишина.  Мужики разбрелись кто куда.  Все осматриваются в
новой  жизни,  никто  не  теснит друг  друга.  Леса,  земли,  рыбы,  зверя
множество. Бери, сколько можешь!
     «Там, на старом месте, был дом, хотя и не новый, но большой, крепкий,
ладный, — думал Егор. — Была землица, хозяйство. Не скоро заведешь все это
здесь.  Тут еще нет ничего,  а душа радуется:  всему я хозяин,  все мое, к
чему только я сам способен. Не рано ли я радуюсь? Дай бог!..»
     Как-то  поутру вышел Егор  и  увидел,  что  земля повсюду дала ровные
всходы. А крыша землянки уже заросла травой...
     — Хлеб-то наш... — оказал Егор детям. — Вот вам, ребята, и весь сказ,
как стали русские мужики жить на Амуре.
     Друг-приятель Егора,  мылкинский гольд Улугу,  в  шляпе,  с  трубкой,
поднялся на релку. Егор пок