русов с Византией. Он подробно объяснил Святославу, что весь мятеж был 
провокацией Царьграда. Князя, в общем-то, и не надо было настраивать против 
Второго Рима. Еще осенью 969 года – доживал последние месяцы злополучный Фока – 
дружины русов вторглись на земли империи. Что, кстати, само по себе разрушает 
предположения некоторых исследователей – того же В. Кожинова – что до убийства 
Фоки наш герой был-де лояльным союзником этого последнего. А весной Иоанн 
Цимисхий выслал посольство, и в ультимативной форме потребовал, чтобы варвар, 
сделав то, за что получил плату от Фоки, ушел в свои земли или к Босфору 
Киммерийскому (Тмуторокани), а Болгарию оставил… ромеям, ибо та-де является 
законной частью византийской провинции Македония.
     Это было обычное для греков, мягко говоря, вольное обращение с 
исторической правдой. На самом деле за полвека до того, при Симеоне Великом, 
именно Македония стала на время частью Болгарии. И тон для общения со 
Святославом, и тему Цимисхий выбрал самые неподходящие. Святослав презирал 
наемщину, и мало чем можно было заслужить большую ярость князя, нежели 
обращением с ним, как с наемником. Просто трогательно читать рядом с этим 
образчиком имперского «дипломатического» хамства слова Диакона, что-де 
Святослав «проникся варварской наглостью и спесью». Боги благие, ну чья бы 
корова…
     Святослав – в  изложении Диакона – ответил на имперскую наглость и спесь 
армянина вполне соответственно. Он издевательски потребовал «приплатить» – 
выдать… выкуп за каждый город и каждого болгарина. В противном же случае пусть 
азиаты-византийцы «покинут Европу, на которую они не имеют права, и убираются в 
Азию, если хотят сохранить мир». В этом заявлении видят воспоминание о тех 
временах, когда славяне владели Балканами безраздельно – мы говорили, что и в 
Византии их помнили. Рожденный в Пурпуре писал про ту эпоху: «Ославянилась и 
оварварилась целая страна». Я же склонен видеть здесь, во-первых, проявление 
ясно различимого в былинах расового чутья русов. Былины четко делят мир на 
европейцев, с которыми не зазорно заключать браки, а войны с ними следует, 
словно семейные ссоры, предавать забвению, и азиатов, войны с которыми 
составляют главное содержание эпоса. Брак же и вообще сожительство с ними столь 
постыдно, что мужчина может пойти на них лишь под чарами колдуньи-азиатки, 
женщина же должна избегать их любым путем – вплоть до самоубийства или убийства.
 К первым относят «Землю Ляховецкую (или Политовскую)» и «Землю Поморянскую», 
королевство «Тальянское», загадочный Леденец за Виряйским (Варяжским) морем, из 
которого приплывает Соловей Будимирович. Ко вторым – всевозможных степных 
«татар», Хазарию («Землю Жидовскую» или «Задонскую»), племена лесных дикарей 
(«Корела проклятая, неверная», «Чудь белоглазая» и «Ливики»), и… Византия в 
лице «царя Константина Боголюбовича» и ведьмы «Маринки Кайдаловны», 
повелительницы Корсуни-Херсонеса.  Обязательно надо заметить, что это не расизм 
рахдонитов и Рожденного в Пурпуре, когда всех, кроме самих себя, считают за 
«песок», «холопов» или «особей». Это именно здоровое расовое чутье, деление 
мира на «своих» и «чужих». Притом, как уже говорил я в этой главе, самого 
отъявленного чужака могли пощадить, но «своему» предателю пощады не было. 
Во-вторых же, здесь получило явное продолжение киевское заявление Святослава. 
Помните – «Середина земли моей»? Святослав явно собирался присоединить к своим 
владениям всю европейскую часть Византии.
     Что означает, самое малое, захват и разрушение Константинополя.
     Иоанн ответил посланием столь же наглым, как и первое. Он требовал 
«по-хорошему» убраться из Болгарии, грозя в противном случае изгнать русов из 
нее. Более того, он язвительно напомнил Святославу о гибели флота его отца под 
струями византийских огнеметов. Он даже приплел здесь и последующую печальную 
участь Сына Сокола. Именно из письма Цимисхия стали известны историкам 
подробности про два дерева, меж которых его разорвали, и про участие в его 
гибели загадочных для большинства историков «германцев». И вряд ли эти 
подробности появились здесь случайно. Версия, предложенная мною в главе 
«Убийство в Древлянской земле», полностью оправдывает упоминание об участи 
Игоря в послании Иоанна. Цимисхий недвусмысленно намекает на участие пособников 
Византии в его убийстве и угрожает Святославу, подразумевая, что очередные 
«германцы» могут оказаться и рядом с ним. Увы, как показали последующие события 
– император не совсем блефовал.  «Если ты вынудишь ромейскую силу выступить 
против тебя, - грозил  император, – ты найдешь погибель здесь со всем твоим 
войском, и ни один факелоносец не прибудет в Скифию, чтобы возвестить о 
постигшей вас страшной участи». Скифия здесь, конечно, Русь. Факелоносцами же в 
древней Спарте называли полковых жрецов, сопровождавших войска спартанцев в 
походы, и почитавшихся неприкосновенными. Гибель факелоносца была метафорой, 
символом гибели всей армии до единого человека. Намекает ли здесь Цимисхий на 
эту метафору (что было бы странно в письме кавказского солдафона вождю 
варваров), или подразумевает, что в русском войске были подобные жрецы? Трудно 
сказать. Наверняка, какие-то полковые жрецы в воинстве Святослава были. Можно 
вспомнить искалеченного тевтонами жреца Стойгнева и Накона, захваченного в плен 
после битвы на Раксе. Но это – все, что мы можем по этому поводу сказать.
     И снова хамство Цимисхия получила достойный ответ. В своем послании 
Святослав вежливо советует цесарю не утруждать себя путешествием в далекую 
горную страну варваров. Скоро он, Святослав, намерен сам  разбить свои шатры 
под стенами Царя городов. Если же сам Цимисхий осмелится встретить русов в 
чистом поле, то он на деле узнает, что русы – «не какие-нибудь ремесленники, 
добывающие средства к пропитанию трудами рук своих, а мужи крови, оружием 
побеждающие врага. Твои же угрозы способны напугать разве что очень уж 
изнеженную бабу или грудного младенца», презрительно завершает послание