земле справедливость! Очень не хочется думать, что это существо так и не 
получило по заслугам.
     А право, жаль, что авторы современных романов столь безграмотны! Какая 
героиня могла получиться из Феофано! Как вздыхали бы чувствительные 
читательницы над ее нежной, искренней страстью к каждому новому возлюбленному! 
Как любовались бы феминистки ее «сильным характером», «независимостью», «яркой 
индивидуальностью»1 Право, жаль. Ведь это законное место Анастасо-Феофано, 
рядом с Анжеликой и Скарлетт О’Хара. Дарю эту идею любому небрезгливому автору. 
Роман можно так и назвать – «Судьба императоров».
     Иоанн же вскоре сочетался браком с юной девушкой из знатного рода по имени 
Феодора. Она не обладала ни ослепительной красотой Феофано, ни ее искусством 
обольщения, ни ее изощренностью в постели. Это была тихая, скромная и послушная,
 а главное – верная простушка. Иоанн был счастлив с нею все те семь лет, что 
отвела им судьба.
     На этом, читатель, я с несказанным наслаждением покидаю дворцы 
Константинополя. В сам Город царей мы ненадолго вернемся еще, но не во дворец, 
хвала Богам! Как невыразимо приятно покинуть навсегда его пурпурные своды, под 
которыми свивались в змеиные клубки властолюбие, ненависть, гордыня, зависть, 
ложь – и предательство, предательство, череда бесконечных непрестанных измен! 
Как приятно покидать царственные чертоги столицы родины православия! Вдохнуть 
свежего, чистого воздуха!
     Напоследок сообщу, читатель, одну подробность. Официальным обращением к 
православным самодержцам богоспасаемой Византии было – «агиос дэспотэ» – 
«святой государь»! Их при жизни изображали с нимбами вокруг голов, и рисовали 
всегда анфас, как Христа и святых на иконах. Всех – и сквернавца Михаила III, и 
Василия Македонянина, шагнувшего на трон через труп своего благодетеля и 
государя. И беспутного Романа II, соучастника отцеубийства, и Никифора Фоку, и 
его убийцу. И обоих сыновей Феофано – кровожадного Василия и гулящего 
Константина – будут изображать и величать точно так же.
     Да оберегут Боги нас от подобной «святости», а с нечистью помельче мы 
как-нибудь управимся сами!
     
3. Колья Филлипополя.
     
     Перед  Господом не роняй головы,
     Перед кесарем не склоняй головы.
     А с друзьями речь:
     «Только я да вы»,
     А с врагами речь:
     «Я иду на вы».
     С. Наровчатов «Василий Буслаев».
     
     Мы оставили воеводу Волка в осажденном Переяславце. Мятежные 
бояре-христиане, сторонники уже помазанного на царство Бориса II, стояли под 
стенами с огромным войском, в городе зрел заговор против русов, подходили к 
концу припасы еды. К воеводе Волку можно отнестись очень по разному. Привычные 
к позднейшей, московской форме русского патриотизма, несомненно, осудят его. 
Они вспомнят, как отбивались защитники Смоленска, без надежды на помощь, без 
видимого смысла – в Москве в тылу уже сидело польско-литовское войско. Но я 
напомню иное – «С потерей Москвы еще не потеряна Россия». Была, была у нас и 
иная традиция – жертвовать землями ради сохранения жизни людей. Отдавать Москву,
 сохраняя армию, способную, отдохнув и окрепнув, эту Москву отбить. Воевода 
Волк, несомненно, полагал себя не воеводой крепости Переяславец, но воеводой 
русского войска. И это войско – а не крепость – он хотел сохранить. Поэтому он 
прибег к тактической хитрости. На городской площади прилюдно объявил о 
решимости отстаивать Переяславец до последнего, Волк повелел забивать коней, 
солить и вялить мясо. Само по себе решение вполне оправданное, да и 
символический жест, по силе не уступающий пресловутому сжиганию мостов или 
кораблей.
     Вот только в оборот этот образ не вошел, потому как оказался военной 
хитростью. Той же ночью воевода собрал войско, подпалил город в нескольких 
местах (можно поспорить, это были как раз дворы горожан, стакнувшихся с 
мятежниками), и, пока болгары за стенами гадали, чтобы это могло означать, 
вырвался из города к реке, захватил ладьи сторонников царя Бориса, и в них ушел 
вниз по Дунаю.
     У самых пределов Руси, в устье Днепра, ладьи воеводы Волка повстречались с 
войском Святослава и новой силой – союзными печенегами. Не сохранилось сведений,
 как великий князь отнесся к весьма неоднозначному поступку Волка. Однако, судя 
по тому, что рассказ о переяславском сидении воеводы до нас все же дошел, 
причем без единой нотки осуждения, можно предположить, что – сравнительно 
благосклонно. В смысле, никого не казнил. Свой гнев Святослав берег не для 
выполнившего, как мог и умел, свой долг воеводы.
     Кому не стоило ждать для себя ничего хорошего, так это – болгарским 
мятежникам. Вспомним, как русы относились к нарушившим клятву. Вспомним 
окрестности Царьграда, залитые кровью воинами Аскольда и Дира. Вспомним Бердаа. 
Вспомним, наконец, записку топарха, и города, что «под предлогом нарушенной 
клятвы сделались добычей меча». Ведь Святослав в Переяславце княжил. Чеканил 
монету. Следовательно, ему присягали. А теперь присяга эта оказалась нарушена.
     Святослав мог быть снисходителен к поверженному врагу. Примером тому был 
недавний мир с печенегами да и сами болгары. Но он, как и все русы, был