ший взор…




Трепеща, не верит: «Я ли, я ли?


И рукою закрывает грудь…


Но чернеют пламенные дали –


Не уйти, не встать и не вздохнуть…




И тогда – незнаемою болью


Озарился светлый круг лица…


А над ними – символ своеволья –



Перуджийский гриф
[358]
когтит тельца.





Лишь художник, занавесью скрытый, –


Он провидит страстной муки крест


И твердит: «Profani, procu ite,



Hic amoris ocus sacer est»
[359]
.




Успение



Ее спеленутое тело


Сложили в молодом лесу.


Оно от мук помолодело,


Вернув бывалую красу.




Уже не шумный и не ярый,


С волненьем, в сжатые персты


В последний раз архангел старый


Влагает белые цветы.




Златит далекие вершины


Прощальным отблеском заря,


И над туманами долины


Встают усопших три царя.




Их привела, как в дни былые,


Другая, поздняя звезда.


И пастухи,