ю, аббат охотно 
согласился. Иннокентий уже отлучил мсизстырь за анаклетанские симпатии. Его 
реакция на это новое соглашение, по которому наиболее почитаемое религиозное 
учреждение Европы — и ко всему прочему расположенное на самой границе Папской 
области — оставлялось в руках нераскаявшегося сторонника Анаклетл и под 
имперским, а не под папским знаменем, не описана ни в одной хронике10. Наверное,
 она была соответствующей.
        Когда герцог Генрих вел свои войска на юг через Гарилья-но, формально 
он мог поздравить себя с победой, но, очевидно, не мог питать никаких иллюзий 
на ее счет. Имперский флаг, развевающийся над монастырем, мог заставить местных 
сторонников Рожера засомневаться, но при отсутствии гарнизона ничто не мешало 
аббату спустить флаг, как только германская армия исчезнет из вида. Однако в 
Капуе, в следующем пункте их путешествия, дела пошли лучше. Сразу по прибытии 
герцога два местных барона, которых Рожер поставил защищать город, предали 
своего повелителя и открыли ворота; а князь Роберт, который шел с армией от 
Кремоны, вновь занял свой трон. Горожане приняли его достаточно охотно. 
Большинство из них всегда считали его своим законным господином с более 
несомненными и более древними правами, чем имелись у короля Сицилии; остальные, 
видя, что Роберта поддерживает такая могущественная сила, смирились с 
неизбежным. Роберту, правда, пришлось заплатить Генриху четыре тысячи талантов, 
дабы его люди не опустошили город; но в общем, возвращение на престол обошлось 
ему достаточно дешево.
        Теперь настал черед Беневенто. На сей раз горожане держались твердо, но 
по неразумию предприняли, как они полагали, неожиданную атаку на имперский 
лагерь. Это оказалось ошибкой. Нападавшие бежали обратно в город, и 
преследователи ворвались в ворота следом за ними. Наутро — это было воскресенье 
23 мая — беневентцы сдались на условиях, что их город не будет разрушен, и что 
давние сторонники Анаклета не пострадают. Герцог согласился; только кардинал 
Кресченти, наместник Анаклета, который уже отправлялся в изгнание пятью годами 
раньше, был захвачен своим старым врагом и выдан Иннокентию, который приговорил 
кардинала провести остаток дней в монашеской келье.
        Ободренные своими успехами — хотя, возможно, немного разочарованные тем,
 что их лишили законного дня, отпущенного на разграбление города, — войска 
Генриха продолжили путь через горы в Апулию, соединившись с Лотарем в Бари как 
раз вовремя, чтобы принять участие в благодарственном молебне на Троицу. 
Императору в самом деле было за что благодарить Господа. Его путешествие по 
полуострову прошло более гладко, нежели у его зятя. Равенна его приветствовала. 
Анкона сопротивлялась, но поплатилась за это. Жестокость Лотаря по отношению к 
ней послужила предупреждением для других, и многие местные бароны предложили 
императору свою службу, а часто и материальную помощь. Города были настроены 
враждебно, хотя, зная судьбу Анконы, проявляли угрюмую покорность, но в 
сельской местности большинство баронов вполне добровольно перешли на сторону 
императора.
        За апулийской границей Лотарь не встретил никакого сопротивления, пока 
не достиг Монте-Гаргано. Там старый замок Роберта Гвискара Монте-Сан-Анджело11 
держался три дня против Конрада Гогенштауфена и сдался, только когда Лотарь 
прибыл с основной армией из Сипонто и сумел взять его штурмом. Неизвестный 
саксонский анналист, который оставил нам наиболее детальное описание всей 
кампании, рассказывает, что Лотарь затем спустился в пещерную часовню, где 
началась нормандская эпопея, и «смиренно поклонился благословенному архангелу 
Михаилу». Его смирение, однако, не помешало ему украсть из часовни сокровища — 
золото и серебро, драгоценные камни и облачения, подаренные герцогом 
Далматинским за несколько лет до этого. Оно также не смягчило его сердце по 
отношению к тем, кто ему противостоял, а позже попал в его руки. Увечья, 
отрезание частей тела и вырывание ноздрей были для императора в порядке вещей; 
и он внушал такой ужас, что, когда он возвращался назад через те же земли, люди 
разбегались при его приближении.
        К счастью для Апулии, Лотарь спешил и не хотел тратить время на 
длительные осады, пока с ним была только половина армии. Города, которые, 
подобно Трое или Барлетте, сопротивлялись твердо и с воодушевлением, он просто 
оставлял в покое: они могли подождать, пока прибудет его зять. В Трани, однако, 
ситуация сложилась иначе. Как только император подошел к городу, жители 
восстали против сицилийского гарнизона — он, вероятно, состоял большей частью 
из сарацин, которые не пользовались любовью в Италии, — и разрушили цитадель. 
Сицилийский флот, посланный на помощь гарнизону, был разбит. Дорога на Бари 
оказалась открыта.
        Неудивительно, что германские воины, собравшиеся в церкви Святого 
Николая в Бари на Троицу12, чтобы прослушать благодарственный молебен, 
проведенный самим папой, пребывали в радостном и приподнятом настроении. Столь 
благословенным был этот час, что, по свидетельству саксонского анналиста, 
присутствовавшие видели во время службы большую золотую корону, опускавшуюся с 
небес на церковь; над ней парил голубь, в то время как в ней раскачивалась 
дымящаяся кадильница с двумя горящими свечами. Это неуклюжее видение было 
несколько преждевременным, поскольку сицилийский гарнизон еще удерживал 
цитадель; прошел еще месяц, прежде чем он наконец сдался. Но в общем у 
императора имелись причины радоваться. Он и герцог Генрих продемонстрировали 
могущество империи по всей южной Италии; они встретились и привели свои армии 
практически без потерь в назначенное время в назначенное место; и, хотя из-за 
недостатка времени им приходилось в некоторых случаях идти на компромиссы, они 
ни разу не потерпели поражения. Сицилиец — они никогда не называли его королем 
— терпел неудачу за неудачей. Его вассалы, включая членов его собственной семьи,
 предали его; то же сделали и несколько его городов. Гарнизоны сдавались без 
борьбы, могучий флот обратился