ер в 
Палермо в возрасте тридцати шести лет.
        Из всех Отвилей, правивших на Сицилии, Вильгельм Добрый — самая 
расплывчатая фигура.  Нам ничего не известно об обстоятельствах его смерти, 
кроме того, что она, по-видимому, была ненасильственной — в рукописи «Хроники 
Петра» из Эболи есть изображение короля, окруженного докторами и придворными, 
мирно умирающего в постели; и о его недолгой жизни мы знаем не больше. За 
тридцать шесть лет мы всего несколько раз встречаемся с ним лицом к лицу. 
Первый раз — в день его коронации, когда Фаль-канд описывает, как он скакал по 
улицам Палермо ясным утром в сиянии молодости и красоты; второй раз — еще более 
бегло — во время его венчания. В остальном мы оказываемся в области легенд, 
догадок и слухов. Иногда трудно вспомнить, что он правил Сицилией восемнадцать 
лет, а трон занимал почти четверть века; перед нами возникает лишь туманная 
мерцающая тень, пробегающая по страницам истории и тут же исчезающая.
        И все же о Вильгельме горевали больше, чем о любом другом из 
европейских государей, и не только в пределах его королевства. Среди франков за 
морем он уже приобрел — благодаря Маргариту — известность, которой давно желал; 
и его смерть расценивалась как новое бедствие. На Сицилии и в южной Италии его 
оплакивали повсеместно и искренне. Люди не столько боялись будущего — хотя 
многие из них тревожились и не без причин, сколько сожалели о прошлом, о мире и 
спокойствии, которые отметили царствование Вильгельма, но не могли его пережить.
 Как пишет архиепископ из Реджо в своем послании:
        «В нашей стране человек мог приклонить голову под деревьями или под 
открытым небом, зная, что он в такой же безопасности, как в собственной кровати 
дома; леса, и реки, и залитые солнцем луга были столь же гостеприимны, как 
окруженные стенами города, и королевская щедрость изливалась на всех, 
великодушно непрерывно».
        Но надо отметить, что он употребляет прошедшее время.
        Речи и панегирики, надгробные песни и плачи, не говоря об огромном 
количестве легенд, возникших вокруг Вильгельма Доброго и позволивших ему жить 
восемь веков в сицилийском фольклоре, более подошли бы Карлу Великому или 
Альфреду, нежели последнему и самому слабому из законных потомков Рожера. 
Немногие правители пользовались столь завидной репутацией, и ни один из них, 
безусловно, не обладал ею настолько незаслуженно. Реорганизация государственной 
системы после изгнания Стефана дю Перша предоставила больше свободы и власти 
феодальной аристократии, и некоторые ее представители, такие как Робер из 
Лорителло или Танкред из Лечче, смогли реализовать свои амбиции в служении 
королю, а не в борьбе с ним. Но реально мир в королевстве после совершеннолетия 
Вильгельма обеспечивали не его мудрость или таланты государственного деятеля, а 
то неприятие, которое вызывали у потенциальных бунтовщиков непрекращающиеся 
распри прошедших лет. История их страны с самого начала являла собой 
непрерывную череду бунтов и мятежей, и люди внезапно спросили себя: а что 
получали мятежники от своих предприятий? Лишь немногие избежали смерти или 
увечий или тюремной камеры. Так не лучше ли принять власть От-вилей как 
реальность и постараться наполнить собственные сокровищницы и сундуки, пока для 
этого есть все условия? Внезапно мятежный дух иссяк, но заслуги Вильгельма в 
этом нет.
        Притом многое можно поставить ему в вину. Его царствование не 
способствовало усилению страны, вместо этого оно ознаменовалось возвратом к 
самой безответственной и опасной внешней политике — захвату земель без учета 
политических последствий этого шага. Тот факт, что все такого рода попытки 
Вильгельма закончились провалами и он каждый раз опустошал государственную 
казну ради предприятий, которые не приносили ему ничего, кроме позора и 
унижений, едва ли может служить извинением. Нельзя также утверждать, что он 
просто вернулся к традициям Роберта Гвискара. Роберт был авантюристом, который 
в общем хаосе сумел добыть себе земли, где он и его потомки могли править. 
Вильгельм был помазанным владыкой влиятельного и процветающего государства и 
имел моральные обязательства перед подданными и другими правителями. Возможно, 
он вызывал бы больше симпатий, если бы, подобно Гвискару, участвовал в этих 
эскападах, но он никогда не покидал острова. Предоставив другим неблагодарное 
занятие удовлетворять амбиции властелина, он удалялся в свойгарем или 
предавался другим удовольствиям в ожидании результатов154.
        Уже за эти деяния Вильгельма следует осуждать, но ими дело не 
ограничивается. На нем лежит ответственность за самое разрушительное решение за 
всю сицилийскую эпопею — согласие на брак Констанции. Он знал, что, если он 
умрет бездетным, трон наследует она, и был женат к тому времени достаточно 
долго, чтобы понять, что Иоанна с большой вероятностью не сумеет принести ему 
сына. Правда, он мог прогнать ее и взять другую жену, но где гарантии, что его 
новый брак оказался бы успешнее первого? Судьба королевства была связана с 
Констанцией, и, отдавая ее Генриху Гогенштауфену, Вильгельм подписал смертный 
приговор нормандской Сицилии.
        В отношении монархов даже больше, чем в отношении их подданных, 
справедлива поговорка: «Красив тот, кто поступает красиво». Молодости, красоты 
и благочестия недостаточно, чтобы быть хорошим властителем, а перечень деяний 
последнего законного короля из династии Отвилей не слишком впечатляет. Кроме 
строительства Монреале — который он воздвиг как памятник самому себе в той же 
мере, как дар своему Богу, — за ним числится одно реальное достижение: поспешно 
отправив помощь Леванту в самом начале Третьего крестового похода, он сумел, 
благодаря талантам Маргарита из Бриндизи, на время сохранить Триполи и Тир для 
христианского мира. В остальном он вел себя как безответственный, тщеславный 
стяжатель, лишенный даже зачатков государственного мышления, и,