менее всего с бородой, разделенной надвое, 
как вилы».
        Когда Андроник, находившийся в своей усадьбе в Мелудионе, получил весть 
о мятеже, он вернулся в столицу, уверенный, что сумеет восстановить порядок. 
Явившись прямо в Большой дворец в бухте Золотой Рог, он приказал своим 
гвардейцам стрелять в толпу и, обнаружив, что лучники медлят с исполнением 
приказа, схватил лук и начал ожесточенно стрелять сам. Затем внезапно он все 
понял. Сбросив свои пурпурные одеяния, он надел на голову небольшую островерхую 
шапочку, «какие носят варвары», спешно погрузил свою малолетнюю жену Агнессу — 
Анну и свою любимую наложницу Мараптику — «прекрасную флейтистку, в которую он 
был безумно влюблен», — на ожидавшее судно и отплыл на север по Босфору.
        Тем временем толпа ворвалась в Большой дворец, хватая все ценное, что 
попадалось на пути. Тысяча двести фунтов золота в слитках, три тысячи фунтов 
серебра, драгоценные камни и произведения искусства бесследно исчезли. Даже 
императорскую часовню не пощадили: иконы содрали со стен, потиры утащили с 
алтаря. И самое священное сокровище — ковчег, содержащий письмо, 
собственноручно написанное Иисусом Христом королю Абгару Эдесскому, — с тех пор 
никогда больше не видели.
        Императора, Агнессу-Анну и Мараптику вскоре схватили. Дам, державшихся 
достойно и мужественно, пощадили, но Андроника, связанного и скованного, с 
тяжелой цепью на пкч доставили к Исааку, чтобы тот решил его участь. Бывшему им 
ператору отрубили руку; затем его заточили в тюрьму, где он провел несколько 
дней без пищи и воды, после чего его ослепили на один глаз и провезли на тощем 
верблюде по улицам, дабы его могли лицезреть его давешние подданные. Они много 
от него пострадали, но ничто не извиняет жестокости, которую они теперь 
выказали. Как пишет Никита:
        «Все самое низкое и презренное в человеческой натуре вырвалось наружу...
 Они били его, забрасывали камнями, кололи его шипами, закидывали грязью. 
Уличная женщина вылила ему на голову кипящую воду. Затем его стащили с верблюда 
и повесили за ноги... Он выдерживал все эти мучения и многие другие, которых я 
не могу описать, с невероятной стойкостью, не говоря ни слова обезумевшей толпе,
 а только повторяя: «О Господи, сжалься надо мной, почему топчешь Ты бедный 
тростник, который уже сломан?..» Наконец после длительной агонии он умер, 
поднеся уцелевшую руку ко рту; по мнению некоторых, он хотел высосать кровь, 
которая лилась из раны».
        Хочется поговорить еще об Андронике Комнине — фигуре, как замечает 
Евстафий из Фессалоник, столь противоречивой, что было бы равно справедливо 
превозносить его до небес и жестоко проклинать; колоссе, который имел все 
дарования, кроме умеренности, и умер столь же драматически, как жил; герое и 
варваре, хранителе и разрушителе, чья судьба может служить образцом и 
предостережением. Но он появляется на страницах этой книги лишь потому, что его 
судьба связана с судьбами Сицилийского королевства; его приход к власти дал 
Вильгельму II повод выступить против Византии, а его падение привело к 
поражению сицилийцев.
        Исаак Ангел, приняв наконец корону, унаследовал империю в безнадежном 
положении. Передовые отряды захватчиков находились менее чем в двухстах милях 
от Константинополя; их флот был уже в Мраморном море, ожидая прибытия армии, 
чтобы начать атаку. Вступив на престол, новый император сразу направил Балдуину 
предложение о мире: когда оно было отвергнуто, он сделал то, что Андронику 
следовало сделать несколькими месяцами ранее, — назначил способнейшего из своих 
военачальников, Алексея Бранаса верховным командующим над всеми пятью армиями, 
послав ему все подкрепления, какие империя могла обеспечить. Результат сказался 
мгновенно; греки воспрянули духом. Они видели также, что их враги стали слишком 
беспечными: не ожидая дальнейшего сопротивления, сицилийцы утратили 
бдительность и разболтались. Тщательно выбрав место и время, Бранас напал на 
них, разгромил их полностью и преследовал их на всем пути до основного лагеря в 
Амфиполе.
        Это было, писал Никита, очевидное проявление могущества Божьего.
        «Те люди, которые совсем недавно угрожали перевернуть самые горы, 
растерялись, словно громом пораженные. Римляне147, со своей стороны, более не 
чувствовали страха, горя желанием обрушиться на них, как орел на слабую птицу».
        В Димитрице148, рядом с Амфиполем на берегах реки Стримон Балдуин начал 
мирные переговоры. Почему он это сделал, остается загадкой. Основная часть 
армии не пострадала в сражении под Мосинополем и оставалась в его распоряжении. 
Он по-прежнему удерживал Фессалоники. Хотя новый император в Константинополе 
был не так стар, как его предшественник, он был не первой молодости и 
определенно имел меньше прав на престол, нежели Андроник или Алексей, который 
сопровождал армию на всем пути от Мессины и не отходил от Балдуина. Но зима 
приближалась, и во Фракии шли холодные осенние дожди. На армию, которая 
собиралась провести Рождество в Константинополе, разгром у Мосинополя произвел 
более гнетущее впечатление, чем он того заслуживал с точки зрения стратегии.
        Кроме того, у Балдуина могли быть некие тайные цели. Греки утверждали, 
что были. Под предлогом того, что Балдуин якобы собирался, прикрываясь 
переговорами, напасть па них, они решили ударить первыми, «не дожидаясь, —  как 
уверяет Никита, — ни сигнала труб, ни приказа командующего». Армия Балдутшэ 
оказалась застигнута врасплох. Его люди сопротивлялись, как могли, затем 
обратились в бегство. Некоторые погибли от рук преследователей, еще больше 
людей утонуло при попытке пересечь Стримон, теперь быстрый, разлившийся от 
дождей. Часть войска, включая обоих сицилийских военачальников —  Балдуина и 
Ришара из Ачерры, попала в плен; та же судьба постигла Алексея К