нения 
рассказ о поездке Генриха в Каноссу, обычно сопровождаемый для большей 
наглядности олеографией, изображающей короля босого и одетого в рубище, 
мерзнущего на снегу перед запертыми дверями замка; весь сюжет преподносится как 
поучительной пример, говорящий о тщете мирских амбиций. В действительности 
триумф Григория был эфемерным, и Генрих знал это. Его унижение не имело ничего 
общего с раскаянием. Это был продуманный политический маневр, необходимый для 
сохранения короны, и Генрих вовсе не собирался исполнять обещания после того, 
как сиюминутная цель будет достигнута. Папа тоже не строил иллюзий по поводу 
искренности короля. Если бы его совесть христианина позволила ему отказать 
человеку в отпущении грехов, он, без сомнения, с радостью бы это сделал. Он, 
безусловно, одержал моральную победу; но что толку в победе, после которой 
побежденный вернулся без тени смущения в свое королевство и развязал там 
кровавую воину против своих все еще мятежных вассалов, в то время как 
победитель оставался в тосканском замке, отрезанный от Германии яростной 
враждебностью лангобардских городов и бессильный вмешаться? Его торжество было 
сладостным, пока он им упивался, но оставило очень неприятный осадок.
        Только в сентябре папа вернулся в Рим. Как всегда, его ждали там дурные 
новости. Сначала Гизульф поверил о падении Салерно. Затем пришли тревожные 
сообщения из Неаполя, осажденного армией Ричарда и флотом Роберта. Наиболее 
серьезной, однако, представлялась ситуация на востоке, где две нормандские 
армии под командованием племянника Гвискара Роберта из Лорителло и сына Ричарда 
Жордана вторгались все дальше в церковные земли Абруццо. Но худшее было еще 
впереди. 19 декабря герцог Апулийский напал на Беневенто. Папа пришел в ярость. 
Формально город являлся папской территорией со времен Карла Великого, чей дар 
обрел силу на деле, после того как беневентцы двадцать семь лет назад изгнали 
своих ничтожных правителей и добровольно перешли под покровительство старого 
наставника Григория, Льва IX. С этого времени Беневенто стал главным бастионом 
папства на юге Италии, с собственным папским дворцом, где жили его помощники и 
приближенные. Это неспровоцированное нападение несло в себе нечто худшее, чем 
просто объявление войны, это было оскорбление самого престола святого Петра.
        Но и этим дело не ограничивалось. Помимо демонстрации своего презрения 
к папству, Роберт Гвискар, осаждая Беневенто, открыто насмехался над вердиктом 
папы об отлучении. Подобный же вердикт менее чем за год до этого заставил 
Генриха IV, наследника короны Западной Римской империи, унижаться в Каноссе, но 
на этого нормандского выскочку-разбойника отлучение никак не подействовало. 
Если какое-то воздействие и было, то скорее возбуждающее. Безусловно, жители 
Салерно, Неаполя, Абруццо — поскольку Роберт из Лорителло и его сторонники 
подпадали под отлучение, — а теперь и сам Беневенто могли усомниться в 
могуществе и авторитете церкви. И они имели на это право. У папы не было ни 
армии, ни достаточного влияния. В его распоряжении оставалось лишь одно оружие. 
Может быть, Гвискар и его дерзкие соотечественники не услышали его в первый раз.
 3 марта 1078 г. папа отлучил их вновь.
        
        В обычных обстоятельствах второй папский вердикт произвел бы не большее 
впечатление, чем предшествующий, но папа случайно угадал время. Через несколько 
дней после обнародования папского послания в Капуе князь Ричард заболел; 
месяцем позже, после исповеди, длившейся одиннадцать часов, и возвращения в 
лоно церкви, он умер, и расстановка сил в южноитальянской политике переменилась 
за одну ночь. Ричард, как и Роберт Гвискар, был вассалом папы, и его сын Жордан 
понял, что не стоит и думать о наследовании отцовских владений и титула, пока 
он остается под отлучением. Поспешно бросив осаду Неаполя и собственные военные 
операции в Абруццо, он отправился в Рим, чтобы примириться со своим сюзереном и 
уверить его в своей вечной преданности.
        Роберт Гвискар по натуре не был сентиментален, но известие о смерти 
свойственника не могло оставить его полностью равнодушным. Они вдвоем прибыли 
из Нормандии более тридцати лет назад и вскоре достигли вершин власти. По 
свидетельству многих их подданных, они всегда возглавляли два больших 
нормандских сообщества на юге, превратив первые поселения в Аверсе и Мельфи в 
те богатые и могущественные государства, которые теперь возникли на их основе. 
Как все истинные нормандские бароны, большую часть времени они проводили на 
войне, но они сражались бок о бок столь же часто, как и лицом к лицу, а если в 
каких-то случаях обязательства оказывались нарушены или дружба предана — таковы 
были правила игры, ибо измена и хитрость являлись неотъемлемой частью жизни, 
которую они знали. Обиды быстро забывались, каждый трезво оценивал и уважал 
способности другого, а последние два года они прожили как союзники, очень 
удачно и легко действуя заодно, что оказалось весьма выгодным для них обоих. 
Гвискару было теперь шестьдесят два года, для него смерть Ричарда означала 
конец целой эпохи.
        Его решимость и амбиции не уменьшились, планы завоеваний, более дерзкие 
и масштабные, нежели все, что он осуществил до сих пор, зрели в его голове. Но 
он чувствовал, что сейчас стоит присмиреть. Молодой Жордан своим нелепым 
решением отправиться в Рим и покаяться, именно в тот момент, когда все шло 
хорошо, лишил нормандское наступление его ударной силы и превратил себя в 
послушное орудие папы. Что мешало Григорию заставить Жордана с его армией, 
сейчас ничем не занятой, отправиться на помощь Беневенто? Рисковать не стоило. 
Роберт приказал своим войскам отступить. Беневенто мог и подождать.
        Опасения Роберта оправдались. Наконец папа нашел союзника — и, что еще 
более важно, союзника с армией — и был решительно настроен на то, чтобы извлечь 
из данного обстоятельства все возможные выгоды.  Не прошло и трех месяцев после 
смерти Ричарда, как Григорий оказался в Капуе. Он, видимо, без труда сумел 
навязать свою волю молодому князю, одинокому, неопытному и с