чередь, убить Гвискара. Однажды вечером, когда 
Роберт обедал в лачуге из бревен и прутьев, которую построили для него у 
крепостной стены, наемный убийца подкрался и метнул в него отравленное копье 
через щель в стене. Если верить Вильгельму из Апулии, только жестокая простуда, 
донимавшая Роберта, которая заставила его в этот самый момент наклонить голову 
под стол, чтобы откашляться, спасла ему жизнь. Благодаря счастливому стечению 
обстоятельств он остался цел и невредим, но на следующее утро нормандцы начали 
строить здание из камня, без щелей, чтобы в дальнейшем уберечь своего 
предводителя от подобных инцидентов.
        Зима 1070/71 г. была тяжелой и для осажденных, и для осаждающих - 
физически и морально. Патовая ситуация сохранялась уже два с половиной года без 
всякой надежды на скорые перемены. Город получил помощь и мог получить ее 
вновь; но сейчас съестных припасов оставалось мало. Патеран решил обратиться к 
Византии с последним отчаянным призывом. Турецкая угроза была, как он знал, все 
еще велика. Но сам он пользовался некоторым авторитетом в столице, и была 
надежда, что он сумеет убедить императора Романа, добившегося определенных 
успехов в последней кампании, выделить часть своих ресурсов для спасения Апулии,
 пока еще имелась возможность это сделать. Нормандская морская блокада вновь 
оказалась недейственной: вскоре Патеран спешил в Константинополь.
        Роберт Гвискар также хотел сдвинуться с мертвой точки. Его кордон, хотя 
и выглядел грозно, был практически бесполезен, а на суше городские стены 
оставались непреодолимым препятствием для его армии. Более того, его огромные 
осадные башни с удручающей регулярностью оказывались сожжены, всякий раз, как 
их выкатывали на позицию. Гвискар, судя по всему, преуспел в дипломатии, его 
главный агент Аргириццо, используя регулярные субсидии из нормандских денег, 
организовывал бесплатные раздачи пищи беднякам и тем самым (а также 
всевозможными другими способами) склонил большинство негреческого населения к 
пронормандским симпатиям; даже греки начинали чувствовать, что дальнейшее 
сопротивление бесполезно и пора приступить к переговорам. Но подобные суждения 
не находили отклика у правителей города; они продолжали упорствовать, а помощь 
из Византии, если бы удалось ее получить, воскресила бы боевой дух. Роберт 
также нуждался в притоке свежей крови, свежем взгляде и новых идеях для того, 
чтобы восстановить боеспособность своей армии. Он послал за Рожером.
        Рожер прибыл с Сицилии, взяв максимально возможное количество людей и 
кораблей, в начале 1071 г. Он появился на редкость вовремя. Император Роман, 
хотя и был занят сельджуками, внял призыву Патерана, и по его приказу в Дураццо 
немедля стало собираться войско под командованием заклятого врага Гвискара 
Джоселина, нормандского правителя Мольфетты и главного зачинщика недавнего 
восстания. Он впоследствии нашел убежище в имперских владениях, где ему 
даровали титул герцога Коринфского. Патеран возвратился в Бари с этими вестями 
и велел горожанам внимательно наблюдать за морем и, как только они увидят 
приближающиеся византийские суда, зажечь сигнальные огни на стенах города, 
чтобы их спасители могли безопасно и быстро войти в гавань. Но надежда на 
освобождение от столь долгой осады ударила барийцам в голову. Как напоминает 
Малатерра, "ничто не приходит достаточно быстро для того, кто ждет", и в ту же 
ночь, хотя горизонт оставался темным, в воздухе звенели радостные голоса и шум 
празднеств, а крепостные стены казались охваченными огнем из-за горящих факелов.
 Осаждавшие сразу поняли, что происходит, и Рожер немедленно увеличил число 
дозорных, наблюдавших за морем. Так прошло некоторое время, и вот однажды ночью 
часовые доложили, что видели свет многих фонарей, "сияющих на верхушках матч, 
подобно звездам". Тотчас Рожер дал приказ своим воинам погрузиться на корабли, 
и они вышли в море навстречу врагу.
        Малатерра уверяет - хотя это кажется неправдоподобным, - что греки 
приняли нормандские корабли за корабли своих соотечественников, которые вышли, 
чтобы их приветствовать, и были застигнуты врасплох. Так или иначе, шансы были 
неравные. Даже большое несчастье, постигшее нормандцев, когда сто пятьдесят 
воинов, все в тяжелых доспехах, столпились у одного борта корабля, перевернули 
судно и утонули, не помогло византийцам. Основной удар нормандцы направили на 
флагманский корабль - его легко было отличить по двум фонарям на мачте, - и 
вскоре несчастный Жоселин оказался пленником на судне Рожера, спешившего назад 
в нормандский лагерь, где его поджидал Роберт Гвискар. Роберт, пишет далее 
Малатерра, "очень волновался за Рожера... и, когда он услышал, что граф 
вернулся невредимым и с победой, он не мог в это поверить, пока не увидел его 
собственными глазами, но затем он разрыдался от радости, убедившись, что его 
брату не причинено никакого вреда. Рожер тогда нарядил Жоселина в роскошные 
греческие одежды и передал его в качестве пленника герцогу".
        Нормандцы дорого заплатили за свою первую морскую победу, но она была 
решительной и полной. Из двадцати византийских кораблей, в ней участвовавших, 
девять было потоплено и ни один не смог проникнуть в залив Бари. Спустя 
несколько недель, в течение которых горожане постепенно приходили в отчаяние, 
военачальники, руководившие обороной, поняли, что они не могут держаться дальше.
 Арджириццо и его последователи захватили одну из главных башен и, не вняв 
мольбам тех горожан, которые боялись мести нормандцев больше, чем голода, сдали 
ее Роберту Гвискару; 16 апреля 1071 г. герцог вместе с Рожером проехал 
триумфально по улицам Бари. К большому удивлению барийцев, с ними обошлись 
милосердно. Мир был заключен на разумных условиях, и Роберт даже возвратил 
горожанам часть земель в окрестностях города, ранее захваченных нормандцами. 
Впрочем, он мог позволить себе проявлять великодушие. Со временем Юстиниана 
Бари был греческим - иногда столицей большой и процветающей провинции, иногда 
последним оплотом, чьи византийские знамена реяли в гордом одиночестве над 
беспокойной и враждебной страной. Но в этот день, в субботу нак