идетелей, а после смерти Пизона большинство 
согласилось с версией, выгодной убийце. Во всяком случае, не подлежит сомнению, 
что и провинциалы, и солдаты здесь не сочувствовали Веспасиану. Некоторые 
вителлианцы, бежавшие в Африку из Рима, твердили проконсулу, что галльские 
провинции колеблются, что Германия готова восстать хоть завтра, что над самим 
Пизоном нависла смертельная опасность и ему выгоднее война, чем ненадежный мир. 
В это время к Пизону явился префект петрианской кавалерии Клавдий Сагитта. Его 
корабль сумел в море обогнать судно, везшее центуриона Папирия, направлявшегося 
к тому же Пизону, с поручением от Муциана. Сагитта уверил проконсула, что 
Папирию дан приказ убить его. «Галериан, двоюродный брат твой и зять, — 
продолжал префект, — уже погиб807; надежда на спасение у тебя одна — 
действовать сразу и решительно, путей к спасению — два: либо немедленно браться 
за оружие, либо плыть в Галлию и там встать во главе вителлианских войск». 
Слова префекта, казалось, не произвели на Пизона никакого впечатления. Между 
тем посланный Муцианом центурион, едва сойдя с корабля в карфагенском порту, 
начал громко призывать на голову Пизона благословение богов в выражениях, 
обычно употребляемых, когда речь идет о принцепсе; при этом он требовал от 
ошеломленных неожиданностью прохожих, чтобы они кричали вместе с ним. 
Доверчивая чернь, неспособная выяснить правду и одержимая страстью к лести, 
хлынула на форум, принялась шуметь, аплодировать и требовать, чтобы Пизон 
показался толпе. Может быть, помня о предостережениях Сагитты, а может быть, по 
врожденной скромности, Пизон не внял этим льстивым призывам и не вышел. 
Расспросив центуриона, он убедился, что тот старался создать повод для 
обвинения проконсула в измене, и приказал казнить его. Он поступил так не 
потому, что хотел спасти свою жизнь; им владел гнев против негодяя, который 
участвовал некогда в убийстве Клодия Макра808 и теперь вернулся, чтобы руками, 
еще обагренными кровью легата, лишить жизни проконсула. Однако в эдикте, в 
котором Пизон выразил свое неудовольствие поведением карфагенян, ясно сквозил 
владевший им страх; затем он заперся у себя в доме и перестал выполнять свои 
обычные обязанности, дабы как-нибудь случайно не подать повода для бунта.
      50.  Когда молва, всегда раздувающая до невиданных размеров и правду и 
ложь, донесла до Феста слухи о беспорядках в Карфагене и о казни центуриона, он 
отправил конных солдат убить Пизона. День едва брезжил, когда прискакавшие во 
весь опор всадники, с обнаженными мечами, ворвались в темный еще дом проконсула.
 Фест выбрал для этого дела мавров и солдат-пунийцев из вспомогательных войск; 
большинство из них никогда не видело проконсула и не знало его в лицо. Недалеко 
от спальни они встретили случайно проходившего раба, спросили, как выглядит 
Пизон и где его найти. Доблестный раб ответил, что он сам и есть Пизон, и тут 
же пал под ударами мечей. Вскоре, однако, Пизон тоже был заколот, ибо среди 
убийц все же нашелся человек, который его знал. То был Бебий Масса, один из 
прокураторов Африки. В дальнейшем мы будем еще не раз встречать это имя, ибо с 
ним связано множество несчастий, о которых нам предстоит рассказать, но уже и в 
ту пору Масса был опасен для каждого порядочного человека809. Из Адрумета810, 
где он выжидал исхода событий, Фест немедленно отправился к своему легиону и 
приказал заковать в цепи, как пособника Пизона, префекта лагерей Цетрония 
Пизана; на самом деле арест Цетрония был вызван личной неприязнью к нему Феста. 
Фест наказал кое-кого из солдат и центурионов и наградил других; как наказанные 
не заслужили своих наказаний, так награжденные — своих наград, но Фесту нужно 
было создать впечатление, будто он подавил целый заговор. Вслед за этим он 
заставил жителей Эи и лептийцев811 прекратить свои распри, начавшиеся со споров 
между крестьянами из-за украденного продовольствия или скота, а кончившиеся 
настоящими сражениями, в которых обе стороны выступали в боевом строю и с 
оружием в руках. Дело в том, что жители Эи, уступавшие противникам численностью,
 призвали на помощь гарамантов, свирепое племя, своими набегами наводившее ужас 
на соседей812. Положение лептийцев стало критическим: поля и земли их на 
огромном пространстве были опустошены, а сами они в страхе сбежались в крепость,
 под укрытие стен. Появление наших когорт и конных отрядов заставило гарамантов 
обратиться в бегство и вернуть награбленное; не удалось получить обратно только 
вещи, которые гараманты сумели унести в свои недоступные становища, а там 
продали племенам, живущим еще дальше на юг.
      51.  После Кремонской битвы к Веспасиану отовсюду шли все новые и новые 
радостные известия. Теперь множество людей из различных сословий, положившись 
на судьбу и собственное мужество, устремились по бурному зимнему морю к новому 
принцепсу, дабы сообщить ему о смерти Вителлия. Прибыли к нему и послы царя 
Вологеза, предлагавшего Веспасиану сорок тысяч парфянских всадников813. 
Радостное и великолепное зрелище: принцепс, которому союзники предлагают столь 
значительную помощь и который в ней не нуждается! Поблагодарив Вологеза, 
попросив передать ему, что в империи ныне царит мир и послов следует направлять 
в сенат814, Веспасиан занялся положением в Италии и в Риме. Первое, что ему 
пришлось услышать, были жалобы на Домициана, который, как говорили, разрешал 
себе больше, чем позволяется сыну принцепса, особенно в его возрасте. Веспасиан 
разделил свою армию, оставил лучшие войска Титу и поручил ему продолжать войну 
в Иудее815.
      52.  Рассказывают, что перед отъездом Веспасиана Тит долго говорил с 
отцом, просил его не верить слухам, порочащим Домициана, и при встрече 
отнестись к сыну беспристрастно и снисходительно «Настоящая опора человека, 
облеченного верховной властью, — говорил Тит, — не легионы и не флоты, а дети, 
и чем больше их, тем лучше. По воле времени и судеб, под влиянием страстей или 
заблуждений слабеет чувство дружбы, друзья покидают нас, привязываются к 
кому-нибудь другому, и только узы крови остаются нерушимы. Особенно крепки они 
должны быть в семье принцепса, кото