ый, он, несомненно, похож на Ганнибала: 
тоже умеет побеждать и тоже не умеет пользоваться плодами побед. Итак, надо 
отклонить его ошибочный и вредный план постыдного бегства из Италии!.. Надо все 
силы своего ума и души сосредоточить на одном: подготовке условий для нанесения 
прямого удара по Риму».
 Вот о чем в величайшем секрете вожди мятежных рабов недавно спорили между 
собой на своих советах. Крикс остался в меньшинстве и был этим чрезвычайно 
раздражен. Он всячески поносил своих противников, говоря: «Спартак заразился 
малодушием от своих фракийцев. Они ни во что не ставят наши войска, доблестных 
галлов и германцев, покрытых славой великих побед! Он говорит, будто они во 
всем уступают римским. Неправда: мы побеждали римлян уже не раз и много раз еще 
сумеем их победить!.. Мы возьмем Рим, проклятый город, и разрушим его до 
основания, не оставим от него камня на камне!.. Впрочем, если Спартак так 
боится за свою жизнь, почему бы не сложить ему своих полномочий?! Пусть убегает 
с маленькой кучкой малодушных за Альпы!.. Тот же, кто хочет чести, добычи, 
славы от потомства, кто хочет отомстить римлянам за бесчисленные унижения, за 
гибель близких и родных, за попранные земли своей родины, тот останется здесь! 
Мы разорим всю Италию, если она посмеет бороться против нас. Не забывайте: 
Италия полна рабов, они жаждут свободы, они наши союзники, они нам окажут 
помощь. С каждым днем восстание становится все сильнее, а наши враги — все 
слабее!.. Боги с нами, предзнаменования сулят нам победу!.. И потому я не 
собираюсь служить Спартаку спутником в позорном бегстве!.. Я остаюсь в Италии и 
буду вести борьбу с Римом до конца!»
 Так говорил Крикс на последнем военном совете. И Спартак, не сдержавшись, в 
гневе сказал ему: «Ты погубишь понапрасну все войско! 30 тысяч доблестных мужей 
без всякой пользы падут — и ты один будешь виновен!» Крикс ему ответил: «Всякий 
человек смертен и рано или поздно умрет. А храброму воину вообще не суждена 
смерть в своей постели. Мы же, если нас и постигнет неудача, погибнем с великой 
славой, и потомки воспоют наши деяния! А какая слава выпадет на долю того, кто 
трусливо бежит за Альпы, кто кончит жизнь в жалкой дряхлости, в полной 
безвестности, в каком-нибудь удаленном уголке мира, забытом и богами и 
людьми?!»
 Итак, вождям мятежников не удалось достичь соглашения. Вопрос: «Идти за Альпы 
или не идти?» — был вынесен на собрание всего войска. Две трети войска, 
фракийцы и галлы, высказались все-таки за предложение Спартака, одна треть — в 
пользу Крикса, а это все — германцы, часть галлов и местные италийские уроженцы.
 Видя, что делать нечего, Спартак позволил им от себя отделиться. Германцы и 
галлы отошли от него с чувством огорчения и печали. Они любят Спартака, уважают 
его, разговорам о его трусости не верят. Но германцы и галлы — опытные и 
неустрашимые воины, любящие битвы. Они не боятся проливать кровь, считают это 
высшей доблестью и хотят продолжать борьбу с Римом на почве Италии. В то же 
время их мучают всякие опасения. Но Крикс их успокаивает. Он ссылается на 
предзнаменования и волю богов, сулит им верную победу.
 Вот что сообщили римскому консулу его шпионы. Тщательно обдумав обстановку и 
взвесив характер Крикса, Геллий приказал распустить повсюду слухи о 
предзнаменовании, в силу которого вся германо-галльская армия Крикса обречена в 
жертву Великой матери богов.
 Об этом вдруг заговорили разом все: и местное свободное население окрестностей 
Сипонта (лесорубы, охотники, рыбаки, пахари и т. п.), и приходившие к Криксу 
рабы, об этом кричали повстанцам со стен осажденные в городе сулланцы.
 Эти единодушные разговоры сильно смутили повстанцев. Воины, а за ними и 
командиры по германскому и талльскому обычаю стали гадать на палочках с 
наговорами, пытаясь таким образом узнать свою судьбу. У одних знамения 
получались благоприятные, у других — нет. Тогда жены видных германских 
командиров, известные предсказательницы (они не раз предсказывали повстанцам 
благоприятный исход в их рискованных предприятиях), вновь, как и прежде, стали 
бросать жребий. Трижды они делали это и всякий раз получали один ответ: «Вас 
ждет неподалеку ужасная опасность, затем — гибель». Тут уже замешательство 
стало всеобщим. Посовещавшись, смущенные командиры пришли к своему полководцу и 
честно сказали ему, что страх начал заползать в души солдат. Они напомнили ему, 
что неподалеку, у горы Гарган, вдающейся в Адриатическое море, находится 
зпаменитый на всю Италию памятник и оракул героя Калханта (Калхаса) из Линии, 
известнейшего прорицателя греков в Троянской войне. [32] Командиры просили 
Крикса прибегнуть к услугам этого оракула, чтобы узнать будущее, положить конец 
слухам и начавшему распространяться страху; они сказали также, что кельты 
жаждут совершить поход к своей национальной святыне — Гаргану («Небесной горе»),
 посвященной великому богу-великану Гаргану, сыну величайшего кельтского бога 
Бела, божеству их древней прародины, так как Гарган может открыть им их будущее.

 Крикс сильно колебался: такой поход не был согласован со Спартаком. Сам Крикс 
верил в богов (хотя Спартак старался всячески поколебать его веру) и со времен 
юности был мистом, о чем свидетельствовало само его имя (Крикс значит: «Тот, 
кто носит браслет»; древнегреческое krikos — браслет, кольцо [33] ). Он также 
верил в предчувствие и предзнаменование, считая справедливым римское изречение: 
«Предчувствия предваряют судьбу». Правда, он знал, что Спартак и к вере, и к 
предзнаменованиям относится отрицательно, хотя некоторыми «предзнаменованиями» 
разумно пользуется ради успокоения массы.
 Долго думал Крикс и наконец согласился. Оставив под Сипонтом 10 тысяч человек 
продолжать осаду города, остальную часть армии он повел к Гаргану. Устроив 
здесь лагерь, Крикс в сопровождении высших командиров отправился на холм, где 
находился оракул. По пути к оракулу он, чтобы принести отраду духу умершего, 
совершил возлияние [34] у памятника герою Подалирию, фессалийцу, называвшему 
себя сыном бога Асклепия, врачу греков под Троей. Поднявшись затем на холм к 
оракулу. Крикс переговорил со жрецами, по обычаю принес в жертву черного быка. 
Затем он улегся спать на шкуре черного барана, ожидая, что