живых в ямы, таща их, как бревна и камни, или 
переворачивая их железными орудиями: человеческое тело было мусором, 
наполнявшим рвы. Из перетаскиваемых одни падали вниз головой и их члены, 
высовывавшиеся из земли, еще долго корчились в судорогах; другие падали ногами 
вниз, и головы их торчали над землею, так что лошади, пробегая, разбивали им 
лица и черепа, не потому, чтобы так хотели всадники, но вследствие спешки, так 
как и убиральщики камней делали это не по доброй воле; но трудность войны и 
ожидание близкой победы, спешка в передвижении войск,
[620]
крики глашатаев, шум от трубных сигналов, трибуны и центурионы с отрядами, 
сменявшие друг друга и быстро проходившие мимо, все это вследствие спешки 
делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели.
[621]


130. В таких трудах у них прошло шесть дней и шесть ночей, причем римское 
войско постоянно сменялось, чтобы не устать от бессонницы, трудов, избиения и 
ужасных зрелищ. Один Сципион без сна непрерывно присутствовал на поле сражения, 
был повсюду, даже питался мимоходом, между делом, пока, устав и выбрав себе 
какой-либо момент, он не садился на возвышении, наблюдая происходящее. Еще 
много шло опустошений, и казалось, это бедствие будет еще большим, когда на 
седьмой день к Сципиону обратились, прибегая к его милосердию, некоторые, 
увенчанные венками Асклепия; святилище Асклепия было наиболее знаменитое и 
богатое из всех других в крепости;
[622]
взяв оттуда молитвенные ветви, они просили Сципиона согласиться даровать только 
жизнь желающим на этих условиях выйти из Бирсы; он дал согласие всем, кроме 
перебежчиков. И тотчас вышло пятьдесят тысяч человек вместе с женами по 
открытому для них узкому проходу между стенами. Они были отданы под стражу, а 
все перебежчики из римлян, приблизительно девятьсот человек, отчаявшись в своем 
спасении, бежали в храм Асклепия вместе с Гасдрубалом, женой Гасдрубала и двумя 
его маленькими детьми. Оттуда они упорно продолжали сражаться ввиду высоты 
храма, выстроенного на отвесной скале, к которому и во время мира поднимались 
по шестидесяти ступеням. Но когда их стал изнурять голод, бессонница, страх и 
утомление и так как бедствие приближалось, они покинули ограду храма и вошли в 
самый храм и на его крышу.


131. В это время незаметно для других Гасдрубал бежал к Сципиону
[623]
с молитвенными ветвями. Сципион посадил его у своих ног и показал перебежчикам. 
Когда они увидели его, они попросили дать им минуту спокойствия и, когда она 
была. дана, громко осыпая Гасдрубала всяческой бранью и упреками, подожгли храм 
и сгорели вместе с ним. Говорят, что жена
[624]
Гасдрубала, когда огонь охватил храм, став напротив Сципиона, украшенная 
насколько можно в несчастии, и поставив рядом с собой детей, громко сказала 
Сципиону: "Тебе, о римлянин, нет мщения от богов, ибо ты сражался против 
враждебной страны. Этому же Гасдрубалу, оказавшемуся предателем отечества, 
святилищ, меня и своих детей, да отомстят ему и боги Карфагена, и ты вместе с 
богами". Затем, обратившись к Гасдрубалу, она сказала. "О, преступный и 
бессовестный, о, трусливейший из людей! Меня и моих детей похоронит этот огонь; 
ты же, какой триумф украсишь ты, вождь великого Карфагена? И какого только 
наказания ты не понесешь от руки того, в ногах которого ты теперь сидишь". 
Произнеся такие оскорбительные слова, она зарезала детей, бросила их в огонь и 
сама бросилась туда же.

132. С такими словами, говорят, умерла жена Гасдрубала, как должен был бы 
умереть сам Гасдрубал. И Сципион, как говорят, видя, как этот город, 
процветавший семьсот лет со времени своего основания, властвовавший над таким 
количеством земли, островами и морем, имевший в изобилии оружие, и корабли, и 
слонов, и деньги, наравне с величайшими державами, но много превзошедший их 
смелостью и энергией, видя, как этот город, лишенный и кораблей и всякого 
оружия, тем не менее в течение трех лет противостоял такой войне и голоду, а 
теперь окончательно обречен на полное уничтожение, — видя все это, Сципион 
заплакал и открыто стал жалеть своих врагов. Долгое время он пребывал, 
погрузившись в собственные мысли и сознавая вместе с тем, что положение городов,
 народов и держав, так же как и отдельных людей, должно изменяться по воле 
божества и что то же потерпел и Илион, некогда счастливый город, потерпели 
державы ассирийцев и мидян и бывшая после них величайшая держава персов и так 
недавно еще блиставшее царство македонян; наконец, у него или сознательно, или 
предупреждая его мысли, вырвались такие слова:
Будет некогда день, и погибнет священная Троя.

С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.
[625]

Когда Полибий откровенно спросил его (ведь он был учителем Сципиона), что хотел 
он сказать этими словами, он, говорят, не таясь, сознался, что имеет в виду 
свою родину, за которую он боялся, смотря на изменчивость человеческой судьбы.

1