аз сроду нас не
заметит.
     И  действительно,  трава,  по мере того как они углублялись в  степь,
становилась все  выше,  и  в  конце концов всадники вовсе в  ней  утонули.
Однако лошадям в сплошной мешанине тонких и толстых стеблей,  порою острых
и ранящих, идти было нелегко. Поэтому они вскоре утомились и встали.
     - Ежели мы  хотим,  чтобы эти  лошаденки послужили нам  и  дальше,  -
сказал пан Заглоба, - придется слезть и расседлать их. Пускай поваляются и
попасутся,  иначе  толку не  будет.  Я  так  понимаю,  скоро до  Кагамлыка
доберемся. По мне, чем скорее, тем милее, - лучше очерета ничего не найти,
если  спрятаться  в  нем,  дьявол  и  тот  не  сыщет.  Только  бы  нам  не
заблудиться.
     Сказавши это,  пан  Заглоба спешился и  помог спешиться Елене,  затем
стал снимать арчаки и доставать еду,  каковою предусмотрительно в Разлогах
запасся.
     - Надо  подкрепиться,  -  сказал  он.  -  Дорога неблизкая.  Дай  же,
барышня-панна,  какой-нибудь обет святому Рафаилу,  чтобы нам ее счастливо
проделать.  А  в  Золотоноше  имеется  старая  крепостца,  возможно,  и  с
гарнизоном.  Плесневский сказал, что мужичье и на Заднепровье поднимается.
Гм!  Оно не исключено, скор тут повсюду народ бунтовать, но на Заднепровье
покоится десница князя-воеводы,  а чертовски тяжка десница эта!  Здорова у
Богуна шея, но ежели эта десница на нее ляжет, то к самой земле притиснет;
оно дай боже, аминь. Кушай, барышня-панна.
     Пан Заглоба достал из-за  голенища ножик с  вилкой и  подал их Елене,
затем разложил перед нею на чепраке жареную говядину и хлеб.
     - Ешь,  барышня-панна,  -  сказал он.  -  В  брюхе  пусто -  в  башке
горох-капуста...  Съел  говядо -  в  голове как  надо.  Дали мы  с  тобою,
конечно,  маху:  правильней было в  Лубны удирать,  но  дела не поправишь.
Князь, верно, с войском тоже за Днепр двинется помогать гетманам. Страшных
времен мы  дождались,  ибо  гражданская война  изо  всего плохого -  самое
наихудшее.  Уголка не найдется для мирных людей.  Лучше мне было в ксендзы
идти,  к чему я призвание имел,  ибо человек спокойный и воздержанный,  да
фортуна иначе распорядилась.  Господи, господи! Был бы я теперь краковским
каноником и  распевал бы  часы на  почетном седалище во храме,  потому как
голос у  меня весьма приятный.  Да  что из того!  С  молодых лет очень мне
женский пол нравился.  Хо-хо!  Не  поверишь,  барышня-панна,  каков я  был
красавчик.  Бывало,  погляжу на какую, и она как громом пораженная. Мне бы
годков двадцать скинуть,  плохи были  бы  у  пана Скшетуского дела.  Очень
ладный из тебя,  любезная барышня,  казачок. И неудивительно, что парни за
тобой увиваются и  друг дружку из-за  тебя за горло берут.  Пан Скшетуский
тоже забияка, каких мало. Видал я, как Чаплинский ему дал повод, а он хоть
и подпил малость,  но как схватит его за шиворот и -  прошу прощения -  за
штаны,  как саданет им в дверь!  Так,  скажу я тебе, барышня-панна, у того
все  кости из  вертлюгов повыскакивали.  Старый Зацвилиховский тоже мне  о
суженом твоем говорил, что первейший он рыцарь, князю-воеводе любезный, да
и сам я с первого взгляда понял, что жолнер он достоинства не последнего и
не по годам понаторевший.  Жарко,  однако,  становится. Хоть и приятна мне
твоя,  барышня-панна, компания, но я бы не знаю что отдал, лишь бы нам уже
в Золотоноше оказаться.  Как видно, придется днем в травах отсиживаться, а
по ночам ехать. Не знаю вот только, выдержишь ли ты тяготы такие?
     - Я здорова и все выдержу. Поехали хоть сейчас.
     - Совсем  не  женская  в  тебе,   барышня-панна,  повадка.  Кони  уже
повалялись,  так что я  их поседлаю сейчас,  чтобы готовы на всякий случай
были.  Пока кагамлыцких очеретов и зарослей не увижу,  себя в безопасности
не почувствую. Не съезжай мы с дороги, можно было ближе к Чигирину на реку
выехать,  но здесь от большой дороги до воды,  пожалуй,  оно с милю будет.
Сразу же на другой берег и  переправимся.  До чего же,  однако,  мне спать
охота.  Вчера ночь целую прокуролесили мы в Чигирине,  вчерашний день лихо
меня в Разлоги с казаком несло, а нынешней ночью снова из Разлогов уносит.
Спать хочется так,  что я даже разговаривать потерял охоту, и хотя молчать
не в моем обычае,  ибо философы утверждают,  что кот обязан быть ловный, а
кавалер многословный, однако сдается мне, что язык мой вроде бы обленился.
Поэтому прошу прощения, если вздремну.
     - Не за что! - сказала Елена.
     Пан Заглоба, говоря по совести, напрасно обвинял язык свой в лености,
ибо с рассвета молол им без устали.  Но спать ему и вправду хотелось.  Так
что,  едва они снова сели на  лошадей,  он тут же стал посапывать и  носом
поклевывать,  а в кон