курфюрстом.  Чувствуя,
что они не в силах усмирить всеобщее восстание,  которое ширилось с каждой
минутой,   шведы  не  смели  покидать  города  и  замки,   а  через  Вислу
переправляться и подавно,  ибо по правую ее сторону собралось больше всего
польских войск.  Именно в  Люблинском и Подлясском воеводствах создавалась
та немалая и крепкая боевая сила,  которая могла бы сразиться с постоянным
шведским войском.  В  поветовых городах учили  пехоту;  в  людях  не  было
недостатка,  так как крестьяне сплошь взялись за оружие;  надо было только
узду наложить на  беспорядочные их ватаги,  представлявшие часто опасность
для собственной страны, и преобразовать их в боевое войско.
     Этим занимались поветовые ротмистры. Кроме того, король дал множество
грамот старым и  опытным воителям,  и  те  во всех землях набирали войско;
ратного люда там было немало, и конные хоругви составлялись отборные. Одни
уходили  за  Вислу,  чтобы  и  там  раздуть  пожар  войны,  другие  шли  к
Чарнецкому, третьи к Сапеге. Столько народу подняло оружие, что войско Яна
Казимира числом превзошло уже шведское.
     Страна,  недавно поражавшая своей слабостью всю Европу,  явила теперь
пример  силы,  которой не  подозревали в  ней  не  только враги,  но  даже
собственный король,  даже верные сыны,  чье сердце несколько месяцев назад
надрывалось от горя и муки.  Нашлись и деньги, и геройство, и отвага; даже
те,  кто  совсем  уж  было  отчаялся,  убедились  в  том,  что  нет  таких
обстоятельств,  нет такого упадка,  нет такой слабости,  от которой нельзя
было бы  воспрянуть,  и  что  там,  где рождаются дети,  не  может умереть
надежда.
     Кмициц беспрепятственно подвигался вперед, собирая по дороге мятежные
души,  которые охотно присоединялись к его отряду,  надеясь, что в союзе с
татарами им удастся побольше крови пролить и  пограбить.  Пан Анджей легко
превращал их  в  исправных и  усердных солдат,  ибо имея дар внушать страх
подчиненным и  приводить их  к  повиновению.  Завидев  молодого  рыцаря  с
татарами,  люди всюду радостно его приветствовали. Они воочию убеждались в
том,  что хан и  в самом деле идет на помощь Речи Посполитой.  Ясное дело,
разнесся слух,  что на помощь пану Сапеге валят auxilia, целых сорок тысяч
отборного  татарского  войска.   Чудеса  рассказывали  о  «кротости»  этих
союзников, о том, что по дороге не чинят они никаких насилий и убийств. Их
ставили в пример собственным солдатам.
     Сапега временно стоял в  Белой.  Силы его состояли примерно из десяти
тысяч регулярного войска,  конницы и  пехоты Это  были  пополненные новыми
людьми  остатки  литовского войска.  Конница,  особенно некоторые хоругви,
стойкостью и  выучкой  превзошла шведских рейтар;  но  пехота  была  плохо
обучена,  не хватало ружей и особенно пороха. Мало было и пушек. Витебский
воевода надеялся захватить их в Тыкоцине;  но шведы, взорвав себя порохом,
уничтожили при этом и все замковые орудия.
     В  окрестностях Белой,  неподалеку  от  этого  войска,  стояло  около
двенадцати тысяч мужиков изо всей Литвы, Мазовии и Подлясья; но воевода на
мужиков не возлагал особых надежд,  так как с ними было множество повозок,
которые мешали в походе,  а стан обращали в такое нестройное скопище,  что
его трудно было поднять с места. Когда Кмициц въезжал в Белую, одна только
мысль   сверлила   ему   голову.   Столько   литовской   шляхты,   столько
радзивилловских офицеров,  старых его знакомых,  служило у Сапеги,  что он
oпасался,  как бы его не признали,  а признав, не зарубили саблями, прежде
чем успеет он  ахнуть.  Ненавистным было его имя во всей Литве и  в  стане
Сапеги,  ибо свежа еще была память о том, как, служа Радзивиллу, истреблял
он хоругви, которые восстали против гетмана и выступили на защиту отчизны.
     Однако пан Анджей ободрился, когда вспомнил, как сильно он изменился.
Прежде всего худ  он  был  страшно,  затем у  него  появился шрам от  пули
Богуслава,  наконец,  он носил теперь довольно длинную козлиную бородку на
шведский  манер  и  усы  зачесывал  вверх,  так  что  больше  смахивал  на
какого-нибудь Эриксона, нежели на польского шляхтича.
     «Только бы сразу шум не поднялся,  а после первой же битвы они ко мне
переменятся», - думал он, въезжая в Белую.
     Въезжал он уже в сумерки,  объявил,  кто такой,  откуда едет, сказал,
что  везет королевские письма,  и  тотчас попросил,  чтобы его допустили к
воеводе.
     Воевода принял его милостиво, ибо король с горячей похвалой отозвался
о молодом рыцаре и просил о нем позаботиться.
     «Посылаем вам  самого верного нашего слугу,  -  писал он  воеводе,  -
коего  со  времени осады  преславной святыни зовут ченстоховским Гектором;
жертвуя собственной жизнью,  спасал он  нашу свободу и  нашу жизнь,  когда
переправлялись мы через горы.  Вверяем его особому вашему попеченью,  дабы
солдаты не нанесли