а  и  Дамиан заняли места  у  самого входа,  точно  два  кота,
подстерегающих мышь.
     - Один! - сказал старик, потирая руки.
     - Один! - повторили Косьма и Дамиан.
     Топот  раздался совсем  близко и  вдруг  стих,  за  дверью послышался
голос:
     - Эй, выйди который коня подержать!
     Старик бросился вон.
     На  минуту воцарилась тишина,  после чего до слуха оставшихся в  риге
долетел следующий разговор:
     - Это ты,  Кемлич?  Что за черт,  ты что,  сбесился или одурел? Ночь.
Миллер спит.  Стража не хочет пускать, говорят, никакой офицер не выезжал!
Что все это значит?
     - Пан полковник, офицер ждет здесь, в риге. Он приехал сразу же после
отъезда твоей милости... говорит, разминулся, вот и ждет.
     - Что все это значит? А пленник?
     - Висит.
     Двери скрипнули,  и Куклиновский вошел в ригу; но не успел он сделать
и шагу, как две железные руки схватили его за горло и задушили крик ужаса.
Косьма  и  Дамиан с  ловкостью настоящих разбойников бросили Куклиновского
наземь, прижали ему коленями грудь так, что затрещали ребра, и в мгновение
ока сунули кляп.
     Тогда вперед вышел Кмициц,  посветил ему сперва помазком в  глаза,  а
потом сказал:
     - Ах, это ты, пан Куклиновский! Теперь я с тобой потолкую!
     Лицо  у  Куклиновского посинело,  жилы  вздулись так,  что  казалось,
вот-вот лопнут;  вытаращенные,  налившиеся кровью глаза застыли от ужаса и
изумления.
     - Раздеть его и на балку! - крикнул Кмициц.
     Косьма и  Дамиан с  таким  рвением бросились раздевать Куклиновского,
точно вместе с одеждой хотели содрать с него кожу.
     Через четверть часа он  висел уже,  как  гусиный полоток,  на  балке,
связанный по рукам и ногам.
     Подбоченился тут Кмициц и давай куражиться.
     - Ну как,  пан Куклиновский,  -  говорил он,  - кто лучше: Кмициц или
Куклиновский?
     Он схватил пылающий помазок и подступил ближе.
     - Ведь в  твой стан отсюда стрела долетит,  только кликни,  и  тысяча
твоих злодеев прискачет!  Чуть  подале генерал твой  шведский,  а  ты  вот
висишь на  той самой балке,  на  которой вздумал меня припекать!  Знай же,
каков он,  Кмициц!  Ты хотел с ним равняться, в компанию к нему втереться,
состязаться с ним?  Ты,  подлый грабитель!  Ты, пугало для старых баб! Ты,
плюгавый выползок!  Ты,  пан Шельмовский из Шельмова! Ты, враль косоротый!
Ты,  хам!  Ты,  невольник!  Да я бы мог приказать ножом тебя, как каплуна,
прирезать, но уж лучше живьем припеку, как ты меня хотел...
     С  этими словами он  прижал помазок к  боку  несчастного,  но  держал
подольше, пока запах горелого мяса не разнесся по риге.
     Куклиновский скорчился так,  что  закачалась веревка.  В  глазах его,
устремленных на Кмицица,  читалась адская боль и немая мольба о пощаде, из
заткнутого  кляпом  рта  вырывались  жалобные  стоны;  но  сердце  Кмицица
ожесточилось в войнах, и не было в нем жалости, особенно к изменникам.
     Отняв наконец помазок,  он на минуту прижал его к носу Куклиновского,
опалил усы, ресницы, брови, затем сказал:
     - Дарую тебе жизнь,  чтобы ты  мог еще подумать о  Кмицице.  Повисишь
здесь до утра,  а теперь моли бога,  чтобы люди нашли тебя,  прежде чем ты
успеешь замерзнуть!
     Тут он повернулся к Косьме и Дамиану.
     - По коням! - крикнул.
     И вышел из риги.
     Спустя  полчаса  перед  четырьмя всадниками простерлись тихие  холмы,
безмолвные,  пустые  поля.  Свежий воздух,  не  пропахший пороховым дымом,
вдыхали они в грудь. Кмициц ехал впереди, Кемличи за ним. Старик и сыновья
тихо разговаривали между собою,  пан Анджей молчал, вернее, читал про себя
утренние молитвы, так как близился уже рассвет.
     Время от  времени хрип,  даже легкий стон вырывался у  него из груди,
так сильно болел обожженный бок.  Но  в  то  же  время он чувствовал,  что
свободен,  что едет верхом на коне,  а  мысль о том,  что он взорвал самую
большую кулеврину и  к  тому же  вырвался из рук Куклиновского и  отомстил
ему, наполняла его такой радостью, что ничем была боль по сравнению с нею.
     Между тем тихий разговор превратился у Кемличей в громкую ссору.
     - Кошелек,  это ладно! - брюзжал старик. - Ну, а перстни где? Перстни
были у него на пальцах, один с камнем ценою в добрых двадцать дукатов.
     - Я позабыл снять! - ответил Косьма.
     - Чтоб вас бог убил!  Я,  старик,  должен обо всем думать,  а  у вас,
шельмы,  на грош разума нет!  Это вы-то,  разбойники,  про перстни забыли?
Брешете, как собаки!
     - Так воротись, отец, и погляди! - проворчал Дамиан.
     - Брешете,  шельмы,  думаете зубы заговорить!  Старика отца обижаете?
Нет,  каковы сынки!  Да  лучше бы  мне  не  родить вас!  Без благословения
умрете!
     Кмициц придержал коня.
     - Ко мне! - приказал он.
     Ссора затихла.  Кемличи мигом