не знает он, как с ними бороться;
чувствовал он,  что захлестывает его цепь неудач. Перед глазами его лежали
первые звенья этой  цепи,  остальные тонули во  мраке.  Им  овладело такое
чувство,  точно живет он в  доме,  который дал трещины,  и потолок вот-вот
рухнет ему на  голову.  Неизвестность придавила его несносною тяжестью,  и
вопрошал он сам себя: как же быть?
     Но тут Вжещович хлопнул себя по лбу.
     - Господи!  -  воскликнул он. - Со вчерашнего дня, как увидал я этого
Кмицица,  все мне чудится,  что я его знаю.  Вот и сейчас я опять вижу его
лицо,  вспоминаю звук его  голоса.  Верно,  повстречал я  его  в  темноте,
вечером, и встреча была короткой. Вертится в голове... вертится...
     Он потер лоб рукой.
     - Что нам до этого?  -  сказал Миллер. - Пушку, граф, вы все равно не
склеите,  даже если вспомните его, да и Куклиновского не воскресите! - Тут
генерал обратился к офицерам: - Господа, кто желает, может поехать со мной
на место происшествия!
     Все выразили желание поехать, любопытство было возбуждено.
     Подали  лошадей,  и  офицеры тронулись рысью  с  генералом во  главе.
Подъехав к  риге,  они увидели подле нее,  на дороге и  в  поле с полсотни
польских конников.
     - Что за люди? - спросил у Зброжека Миллер.
     - Наверно,  Куклиновского.  Я говорил вам,  генерал,  совсем эта голь
взбунтовалась.  -  Зброжек поманил пальцем одного из солдат. - Эй, ко мне!
Да живо!
     Солдат подъехал.
     - Вы из хоругви Куклиновского?
     - Да.
     - А где все остальные?
     - Разбежались. Говорят, против Ясной Горы больше служить не хотим.
     - Что он говорит? - спросил Миллер.
     Зброжек перевел.
     - Спросите, полковник, куда они ушли, - попросил генерал.
     Зброжек повторил вопрос.
     - Кто его знает!  -  ответил солдат.  -  Одни в Силезию ушли.  Другие
толковали,  что  к  самому  Кмицицу пойдут служить,  потому другого такого
полковника нет ни у поляков, ни у шведов.
     Когда Зброжек перевел Миллеру и эти слова, генерал призадумался. Люди
у Куклиновского служили такие,  что не колеблясь могли уйти к Кмицицу.  Но
тогда  они  стали  бы  опасны  для  войск  Миллера,  во  всяком случае для
подвозных дорог и связи.
     Собрались  в   вышине   тучи   над   генералом  и   заслонили  совсем
заколдованную крепость.
     Зброжек,  наверно, подумал о том же; словно отвечая на мысли Миллера,
он сказал:
     - Что  говорить,  поднимаются люди  в  нашей Речи  Посполитой.  Стоит
только Кмицицу бросить клич,  и  к нему слетятся сотни и тысячи,  особенно
после того, что он совершил.
     - Да что он может сделать? - спросил Миллер.
     - Не   забудьте,   генерал,   что  этот  человек  довел  до  отчаяния
Хованского,  а людей у князя было с казаками в шесть раз больше,  нежели у
нас.  Ни  один  обоз  не  пройдет к  нам  без  его  воли,  а  ведь деревни
опустошены, и у нас начинается голод. Кроме того, Кмициц может соединиться
с  Жегоцким и  Кулешей,  и  тогда на  его  клич поднимется несколько тысяч
сабель. Опасный это человек и может стать molestissimus*.
     _______________
     * Самым докучным, тягостным (лат.).

     - Полковник, а вы уверены в своих солдатах?
     - Я  больше  уверен  в  них,  нежели  в  себе  самом,  -  с  жестокой
откровенностью ответил Зброжек.
     - Как это больше?
     - Сказать по правде, вот где сидит у нас эта осада!
     - Я верю, что она скоро кончится.
     - Да вот вопрос:  чем?  Впрочем,  сейчас что взять эту крепость,  что
снять осаду - одинаково потерпеть поражение.
     Тем временем они доехали до  риги.  Миллер соскочил с  коня,  за  ним
спешились офицеры,  и все вошли внутрь.  Солдаты уже сняли Куклиновского с
балки,  и,  покрыв ковриком,  положили навзничь на остатках соломы.  Трупы
троих солдат лежали рядом, друг подле друга.
     - Этих ножами прикончили, - шепнул Зброжек.
     - А Куклиновского?
     - У Куклиновского ран нет, только бок обожжен да усы опалены. Он либо
замерз,  либо задохнулся;  собственная шапка до  сих  пор торчит у  него в
зубах.
     - Открыть его!
     Солдат  приподнял  угол  коврика,  и  на  свет  показалось  страшное,
распухшее  лицо  с  вывалившимися из  орбит  глазами.  Остатки  опаленных,
покрытых копотью усов заиндевели,  и сосульки торчали,  как клыки изо рта.
Зрелище это было настолько отвратительно,  что Миллер, как ни привык он ко
всяким ужасам, содрогнулся.
     - Закройте поскорей! - распорядился он. - Ужас! Ужас!
     В риге наступила мрачная тишина.
     - И зачем только нас сюда принесло?  -  сплюнул князь Гессенский. - Я
теперь весь день до еды не дотронусь.
     Внезапно Миллера  охватила неистовая,  гр