и  пестрых одеждах.
Выдавшись из  ряда,  впереди  стояло  пустое  кресло  с  высокой  спинкой,
увенчанной золоченой княжеской шапкой,  из-под  которой ниспадал сине-алый
бархат, опушенный горностаем.
     Князя еще не было в зале;  но Гарасимович,  ведя по-прежнему за собой
рыцарей,  протиснулся сквозь толпу  собравшейся шляхты к  маленькой двери,
укрытой в стене сбоку возвышения;  там он велел им подождать,  а сам исчез
за дверью.
     Через минуту он вернулся и доложил, что князь просит рыцарей к себе.
     Оба  Скшетуские,  Заглоба и  Володыёвский вошли  в  небольшую,  очень
светлую комнату, обитую кожей с тиснением в золотые цветы, и остановились,
увидев  в  глубине,   за  столом,   заваленным  бумагами,   двух  человек,
поглощенных разговором.  Один из них,  еще молодой, в иноземной одежде и в
парике,  длинные букли которого ниспадали ему на  плечи,  шептал что-то на
ухо  старшему,  а  тот  слушал,  насупя брови,  и  кивал время от  времени
головой,  до того увлеченный предметом разговора,  что не обратил внимания
на вошедших.
     Это был человек лет сорока с лишним,  огромного роста,  широкоплечий.
Одет он  был в  пурпурный польский наряд,  застегнутый у  шеи драгоценными
аграфами.  Лицо у  него было большое,  и черты дышали спесью,  важностью и
силой.  Это было львиное лицо воителя и  в то же время гневливого владыки.
Длинные,  обвислые усы  придавали ему угрюмый вид,  и  все оно,  крупное и
сильное,  было словно высечено из мрамора тяжелыми ударами молота. Брови в
эту минуту были насуплены от напряженного внимания; но легко было угадать,
что,  если он насупит их в  гневе,  горе людям,  горе войскам,  на которых
обрушится гроза.
     Таким  величием  дышал  весь  облик  этого  человека,   что  рыцарям,
глядевшим на него,  казалось,  что не только эта комната,  но и весь замок
для  него  слишком тесен;  первое впечатление не  обмануло их:  перед ними
сидел Януш Радзивилл, князь биржанский и дубинковский, воевода виленский и
великий гетман литовский, кичливый и могучий властелин, которому не только
мало было всех титулов и  всех необъятных владений,  но  тесно было даже в
Жмуди и Литве.
     Младший собеседник князя,  в  длинном парике и иноземном наряде,  был
князь   Богуслав,   двоюродный  его   брат,   конюший  Великого  княжества
Литовского.
     Минуту он  все  еще  что-то  шептал на  ухо  гетману,  наконец громко
произнес:
     — Так я поставлю на документе свою подпись и уеду.
     — Раз уж иначе нельзя,  тогда езжай,  князь,  —  ответил Януш, — хотя
лучше было бы, если бы ты остался, ведь неизвестно, что может статься.
     — Ясновельможный князь, ты все уже обдумал зрело, а там надо вникнуть
в дела; засим предаю тебя в руки господа.
     — Да хранит господь весь наш дом и умножит славу его.
     — Adieu, mon frere!*
     _______________
          * Прощай, брат (франц.).

     — Adieu!
     Оба  князя  протянули друг  другу руки,  после чего  конюший поспешно
удалился, а великий гетман обратился к прибывшим.
     — Прошу прощения за то,  что заставил вас ждать,  — сказал он низким,
протяжным голосом, — но меня сейчас рвут на части, минуты нет свободной. Я
уж знаю ваши имена и рад от всей души, что в такую годину господь посылает
мне таких рыцарей. Садитесь, дорогие гости. Кто из вас пан Ян Скшетуский?
     — К твоим услугам, ясновельможный князь, — проговорил Ян.
     — Так ты, пан, староста... погоди-ка... забыл...
     — Я никакой не староста, — возразил Ян.
     — Как не староста? — прикинулся удивленным князь, нахмуря свои густые
брови. — Тебе не дали староства за подвиг под Збаражем?
     — Я никогда об этом не просил.
     — Тебе и  без просьб должны были дать.  Как же так?  Что ты говоришь?
Никакой не дали награды?  Совсем забыли? Мне странно это. Впрочем, я не то
говорю,  никого это не  должно удивлять,  ибо теперь жалуют только тех,  у
кого спина,  как ивовый прут,  легко гнется.  Скажи на милость,  так ты не
староста! Благодарение создателю, что ты сюда приехал, ибо у нас память не
так коротка, и ни одна заслуга не останется у нас без награды, в том числе
и твоя, пан полковник Володыёвский.
     — Я ничего еще не заслужил...
     — Предоставь мне судить об этом, а пока возьми вот этот документ, уже
заверенный в  Россиенах,  по которому я  отдаю тебе в пожизненное владение
Дыдкемы.  Неплохое это  именьице,  сотня плугов каждую весну выходит там в
поле на пахоту.  Прими от нас его в дар,  больше мы дать не можем,  а пану
Скшетускому скажи,  что Радзивилл не забывает ни своих друзей, ни тех, кто
под его водительством верой и правдой послужил отчизне.
     — Ясновельможный князь... — в замешательстве пробормотал пан Михал.
     — Не надо слов,  и ты уж прости, что так мало я даю, но друзьям своим
скажи,   что  не  пропадет  тот,   кто  свою  судьбу  разделит  с  судьбою
Радзивиллов.  Я не король,  но если б я им был,  —  бог свидетель!  — я не
забыл бы никогда ни Яна С