ика в бродницкий замок, поручив местному комтуру вынудить пленника 
сознаться, где спрятаны деньги. Толима воспользовался случаем и бежал. Когда 
рыцари спросили в удивлении, как ему удалось это сделать, старик объяснил им:
     - Всему причиной их алчность. Бродницкий комтур не хотел, чтобы разнесся 
слух об этих деньгах, и приставил ко мне небольшую стражу. Может, он уговорился 
с любавским комтуром поделить деньги, и оба они опасались, как бы не раскрылась 
тайна, а то им пришлось бы тогда отослать львиную долю в Мальборк, а может, и 
отдать все деньги фон Баденам. Поэтому комтур приставил ко мне только двух 
человек: своего верного кнехта, который должен был грести со мной, когда мы 
плыли по Дрвенце, и какого-то писца...
     Не хотел комтур, чтобы кто-нибудь нас видел, и отправил нас к ночи, а вы 
знаете, граница там рядом. Дали мне дубовое весло... ну, с божьей помощью... я 
вот теперь и в Плоцке.
     - Вижу, ну, а те не вернулись? - воскликнул Збышко.
     Суровое лицо Толимы озарилось улыбкой.
     - Да ведь Дрвенца в Вислу течет, - сказал он. - Как же могли они вернуться 
против течения? Крестоносцы их найдут разве только в Торуне.
     Помолчав с минуту времени, старик прибавил, обращаясь к Збышку:
     - Часть денег заграбил у меня любавский комтур, а те, что я спрятал, когда 
немцы на меня напали, я нашел и отдал на хранение вашему оруженосцу; он живет в 
княжеском замке, там безопасней, чем здесь, в корчме.
     - Мой оруженосец в Плоцке? Что он здесь делает? - спросил в удивлении 
Збышко.
     - Да ведь он привез Зигфрида в Спыхов, а сам уехал потом с той панной, что 
была там; она стала теперь придворной здешней княгини. Так он мне вчера 
рассказывал.
     Будучи в Спыхове, Збышко после смерти Дануси был так подавлен горем, что 
ни о чем не расспрашивал и ничего не знал; только теперь он вспомнил, что он и 
Мацько услали чеха с Зигфридом вперед; при воспоминании о крестоносце сердце 
его сжалось от боли и жажды мести.
     - Верно! - сказал он. - А где же этот палач? Что с ним?
     - Разве ксендз Калеб вам не говорил? Зигфрид повесился и вы, пан, наверно, 
проезжали мимо его могилы.
     На минуту воцарилось молчание.
     - Оруженосец сказал мне, - заговорил наконец Толима, - будто собирается к 
вам; он давно бы приехал, да пришлось за панной присматривать: она после 
приезда из Спыхова заболела тут.
     Стряхнув с себя, как сон, печальные воспоминания, Збышко снова спросил:
     - За какой панной?
     - Ну, за вашей сестрой не то родичкой, - ответил старик, - той, что, 
перерядившись оруженосцем, приезжала в Спыхов с рыцарем Мацьком, что пана нашла,
 когда он ощупью брел по дороге. Кабы не она, так ни рыцарь Мацько, ни ваш 
оруженосец не признали б его. Очень ее потом наш пан полюбил, а уж она за ним 
как родная дочка ходила, только она одна да ксендз Калеб его и понимали.
     Молодой рыцарь в изумлении раскрыл глаза.
     - Ни о какой панне мне ксендз Калеб не говорил, да и родички у меня нет 
никакой.
     - Не говорил он потому, что вы от горя себя не помнили, ничего не знали, 
не видели.
     - Как же звали эту панну?
     - Звали ее Ягенка.
     Збышку показалось, что все это сон. Мысль о том, что Ягенка могла приехать 
из далеких Згожелиц в Спыхов, просто не укладывалась в его голове. Зачем? 
Почему? Правда, для него не было тайной, что он пришелся по сердцу девушке, что 
она льнула к нему в Згожелицах; но он ведь признался ей, что женат, и никак не 
мог предположить, что старый Мацько мог взять ее с собой в Спыхов с намерением 
выдать за него замуж. Впрочем, ни Мацько, ни чех и не заикнулись ему об Ягенке. 
Все это показалось Збышку чрезвычайно странным и совершенно непонятным; не веря 
своим ушам и желая еще раз услышать невероятную новость, он снова засыпал 
Толиму вопросами.
     Но Толима больше ничего не мог прибавить к своему рассказу; он тотчас 
отправился в замок искать оруженосца и вскоре вернулся с ним, еще даже солнце 
не зашло. Чех, который уже знал обо всем, что произошло в Спыхове, с радостью, 
но вместе с тем и с некоторой грустью приветствовал молодого господина. 
Чувствуя в нем верного товарища и друга, Збышко от души ему обрадовался, ибо в 
беде человек больше всего нуждается в дружеском участии. Он растрогался и 
расчувствовался, рассказывая чеху о смерти Дануси, и Глава, как брат с братом, 
разделил с ним его горести и сожаления и поплакал вместе со своим господином. 
На все это ушло довольно много времени, тем более что, по просьбе Збышка, 
господин де Лорш, став у отворенного окна и устремив глаза к звездам, пропел 
еще раз под звуки цитры печальную песню, сложенную им в честь покойной.
     Только тогда, когда всем стало легче, заговорили они о делах, которые 
ждали их в Плоцке.
     - Я заехал сюда по дороге в Мальборк, - сказал Збышко, - дядя Мацько в 
неволе, и я еду за ним с выкупом.
     - Знаю, - ответил чех. - Вы хорошо сделали, пан. Я сам хотел скакать в 
Спыхов, чтобы посоветовать вам ехать через Плоцк; король собирается в Раценже 
вести переговоры с великим магистром, а при короле легче чего-нибудь добиться: 
в присутствии его величества крестоносцы не так заносчивы и стараются напустить 
на себя христианскую добродетель.
     - Толима говорил, что ты хотел ехать ко мне, но тебя задержала болезнь 
Ягенки. Я слыхал, что ее сюда привез дядя Мацько и что она была в Спыхове. Я 
очень удивился! Ну, рассказывай, по какой причине дядя Мацько взял ее из 
Згожелиц?
     - Много было причин. Рыцарь Мацько опасался оставить ее там безо всякой 
опеки, а то рыцари