и меньше будет за него награда 
небесная, он превозмог себя и, остановив коня, сказал:
     - Вот наша граница, отсюда недалеко и до вашей. Поезжай свободно, и коли 
не загрызет тебя совесть и гром небесный не разразит, то от людей тебе ничто не 
угрожает.
     С этими словами он повернул коня, а крестоносец, с дико окаменелым лицом, 
поехал вперед, не проронив ни слова, будто не слыша, что кто-то с ним говорит.
     Он ехал все дальше и дальше, уже по большой дороге, и, казалось, был 
погружен в сон.
     Недолгим было затишье, и не надолго прояснилось небо. Снова оно потемнело 
так, будто вечерний сумрак пал на землю, и тучи спустились низко, нависли над 
самым лесом. В вышине зловеще погромыхивало, словно ангел бури еще сдерживал 
нетерпеливый рокот и грохотанье громов. Но молния уже поминутно озаряла 
ослепительным блеском грозное небо и потрясенную землю, и тогда видна была 
широкая дорога, бегущая между двумя черными стенами леса, а посреди нее 
одинокий всадник на коне. Зигфрид ехал в полубеспамятстве, томимый жаром. От 
отчаяния, снедавшего его душу со времени смерти Ротгера, злодеяний, совершенных 
из мести, угрызений совести, страшных видений и душевных мук ум его давно 
мутился, старик был на грани безумия и держался лишь чудовищным усилием воли, 
порою все же теряя рассудок. Тяжести пути под жестким надзором чеха, ночь, 
проведенная в спыховском подземелье, страх перед неизвестностью и этот 
неслыханный, непостижимый акт всепрощения и милосердия, который просто потряс 
его, - все это вконец сокрушило Зигфрида. Порою ум его цепенел, так что старик 
переставал понимать, что с ним творится; но жар заставлял его очнуться, снова 
пробуждая в нем смутное чувство отчаяния, подавленности, гибели, чувство, что 
все уже миновало, угасло, оборвалось, что пришел конец, что вокруг только ночь 
да ночь, небытие и ужасная бездна, полная страхов, к которой он все же должен 
идти.
     - Иди, иди! - внезапно прошептал у него над ухом чей-то голос.
     Он обернулся - и увидел смерть. Белая, в образе скелета, сидела она на 
скелете коня и, гремя костями, двигалась бок о бок с ним.
     - Это ты? - спросил крестоносец.
     - Да. Иди, иди!
     Но в это мгновение он заметил, что и с другой стороны его сопровождает 
спутник: стремя в стремя с ним ехало чудище с телом человека, но с головой 
зверя; длинная, острая, с торчащими ушами, она поросла черной шерстью.
     - Кто ты? - воскликнул Зигфрид.
     Вместо ответа чудище оскалило зубы и глухо зарычало.
     Зигфрид закрыл глаза и в то же мгновение услышал, как загремели кости и 
голос сказал ему на ухо:
     - Пора! Пора! Торопись! Иди!
     И он ответил:
     - Иду!..
     Но собственный голос показался ему чужим.
     И, словно движимый непреоборимой силой, побуждаемый толчками извне, он 
спешился, снял с коня высокое рыцарское седло и узду. Его спутники тоже 
спешились и, не отходя от Зигфрида ни на мгновение, повели его с середины 
дороги на опушку леса. Здесь черный упырь наклонил сук и помог крестоносцу 
привязать к нему ремень узды.
     - Торопись! - прошептала смерть.
     - Торопись! - зашумели голоса в вершинах деревьев.
     Зигфрид как во сне продел в пряжку другой конец повода, сделал петлю и, 
встав на седло, которое положил под деревом, надел ее на шею.
     - Оттолкни седло!.. Так! А-а!
     Отброшенное ногой седло откатилось на несколько шагов - и тело несчастного 
крестоносца тяжело повисло в петле.
     На один краткий миг ему почудилось, что он слышит хриплый, сдавленный рев, 
что ужасный упырь, бросившись на него, раскачал его тело и рвет зубами грудь, 
чтобы впиться в сердце. Потом угасающий его взор увидел, как смерть расплылась 
в белесое облако; оно медленно надвигалось на него, охватило его, обняло, 
окружило и наконец все закрыло жуткой, непроницаемой пеленой.
     В эту минуту налетел неистовый порыв бури. Гром грянул в середину дороги с 
таким ужасающим грохотом, словно сама земля заколебалась в своем основании. 
Весь лес склонился под дыханием вихря. Шум, свист, вой, скрип стволов и треск 
ломающихся сучьев наполнили лесные недра. Струи дождя, гонимые ветром, 
заслонили весь мир, и только при мгновенных огненных вспышках молнии можно было 
увидеть дико раскачивающийся над дорогой труп Зигфрида.
     На другой день по той же дороге подвигался довольно большой отряд.
     Впереди ехала Ягенка с Анулей и чехом, а за ними следовали повозки под 
охраной четырех слуг, вооруженных самострелами и мечами. У каждого возницы были 
под рукой рогатина и секира, не считая окованных вил и другого оружия, которое 
могло пригодиться в пути. Это было необходимо для защиты и от диких зверей, и 
от разбойничьих шаек, которые всегда злодействовали на границе ордена, на что в 
письмах и во время личных встреч в Раценже с горечью жаловался великому 
магистру Ягайло.
     Но с опытными, хорошо вооруженными слугами можно было не опасаться 
разбойников, и отряд подвигался вперед уверенно и спокойно. После вчерашней 
бури встал чудный день - свежий, тихий и такой ясный, что там, где