ышко, а за ним 
ксендз Калеб.
     - Что же посланцы? Чего они хотят? - спросил молодой рыцарь, приближаясь к 
Юранду.
     Юранд вздрогнул, но ничего не ответил, только заморгал глазами, как 
человек, пробудившийся от крепкого сна.
     - Уж не больны ли вы! - воскликнул ксендз Калеб, который хорошо знал 
Юранда и заметил, что с ним творится что-то неладное.
     - Нет, - ответил Юранд.
     - А что же с Дануськой? - допытывался Збышко. - Где она, что они вам 
сказали? С чем они приехали?
     - С вы-ку-пом, - медленно ответил Юранд.
     - С выкупом за Бергова?
     - За Бергова...
     - Как за Бергова? Что с вами?
     - Ничего...
     Но в голосе его звучали такие непривычные ноты и такое бессилие, что 
Збышко и ксендз встревожились, тем более что Юранд говорил не об обмене Бергова 
на Данусю, а о выкупе.
     - Милосердный боже! - воскликнул Збышко. - Где Дануська?
     - Нет ее у кре-сто-нос-цев, нет! - сонным голосом ответил Юранд.
     И внезапно, как мертвый, повалился со скамьи наземь.

XXXI

     На другой день в полдень посланцы повидались с Юрандом, а спустя некоторое 
время уехали, захватив с собой де Бергова, двоих оруженосцев и человек двадцать 
других невольников. После этого Юранд позвал отца Калеба и продиктовал ему 
письмо князю, в котором сообщал, что Данусю похитили вовсе не крестоносцы, что 
ему удалось открыть, где она, и что в ближайшие дни он надеется ее освободить. 
То же самое он сказал и Збышку, который с прошлой ночи не мог прийти в себя от 
изумления и просто обезумел от тревоги. Старый рыцарь не хотел отвечать на его 
вопросы, велел ему терпеливо ждать и ничего не предпринимать для спасения 
Дануси, так как в этом нет пока надобности. Под вечер он снова заперся с 
ксендзом Калебом, велел ему прежде всего написать свою духовную, поисповедался 
и причастился, а затем призвал Збышка и старого молчаливого Толиму, который был 
его товарищем во всех набегах и битвах, а в мирное время хозяйничал в Спыхове.
     - Вот это, - сказал Юранд старому вояке Толиме таким громким голосом, как 
будто тот был туг на ухо, - муж моей дочки, с которой он обвенчался при 
княжеском дворе, испросив на то мое согласие. После моей смерти он будет здесь 
господином, владетелем городка, земель, лесов, лугов, людей и всех спыховских 
богатств...
     Толима очень удивился, повернул свою квадратную голову в сторону Збышка, 
затем поглядел на Юранда, однако ничего не сказал, потому что вообще говорил 
очень мало, только поклонился Збышку и обнял руками его колени.
     - Эту мою последнюю волю, - продолжал Юранд, - записал ксендз Калеб, и 
внизу под ней стоит моя восковая печать; ты же должен свидетельствовать, что 
слышал все от меня и что я велел слугам повиноваться молодому рыцарю, как они 
мне повиновались. Ты ему покажешь всю добычу и деньги, что хранятся в моей 
сокровищнице, и до самой смерти будешь верно служить ему и во время мира, и на 
войне. Слышишь?
     Толима приставил ладони к ушам и кивнул головой, затем, по данному Юрандом 
знаку, поклонился и вышел, а рыцарь обратился к Збышку и сказал с ударением:
     - Сокровищами, что у меня хранятся, можно удовлетворить самого алчного и 
выкупить за них не одного, а сотню невольников. Помни об этом.
     Но Збышко спросил:
     - А почему вы уже поручаете мне Спыхов?
     - Я поручаю тебе больше, чем Спыхов, - родную дочь.
     - Да и час смерти сокрыт от нас, - заметил ксендз Калеб.
     - Да, сокрыт, - печально повторил Юранд. - Совсем недавно замело меня 
снегом, и хоть бог меня спас, но нет у меня прежней силы...
     - Милосердный боже! - воскликнул Збышко. - Что с вами сталось, почему вы 
так изменились со вчерашнего дня и говорите охотней не про Данусю, а про 
смерть? Милосердный боже!
     - Вернется Дануська, вернется, - ответил Юранд. - Господь хранит ее.
     Но если только она вернется... Послушай... Увези ее в Богданец, а в 
Спыхове оставь хозяйничать Толиму. Он человек верный, а тут плохие соседи... 
Там ее на веревку не привяжут... Там безопаснее...
     - Да что это вы! - воскликнул Збышко. - Словно с того света говорите?
     Что над вами стряслось?
     - Да я уже чуть не попал на тот свет, а теперь вот чую, что-то 
расхварываюсь, и одно меня только заботит: доченька моя, одна ведь она у меня. 
Да вот ты, я ведь знаю, что ты ее любишь...
     Он оборвал свою речь и, вынув из ножен короткий меч, называемый 
мизерикордией, повернул его рукоятью к Збышку:
     - Поклянись мне еще раз на этом кресте, что никогда ее не обидишь и верно 
будешь любить...
     У Збышка слезы навернулись на глаза. Он бросился тотчас на колени и, 
положив палец на рукоять, воскликнул:
     - Клянусь богом, что не стану обижать ее и верно буду любить!
     - Аминь! - произнес ксендз Калеб.
     Юранд вложил в ножны мизерикордию и раскрыл Збышку объятия.
     - Ведь и ты сын мой!..
     И они разошлись, ибо надвинулась уже темная ночь, а они вот уже несколько 
дней почти совсем не отдыхали. Однако на другой день Збышко поднялся чем свет; 
он так испугался вчера, не захворал ли в