Плот мы устелили не досками, как первоначально намечали,  а  стволами
бамбука, которые были достаточно  прочными  и  притом  значительно  легче.
Бамбук рос за озером Изобилия.  Совершив  несколько  небольших  выходов  в
море, мы  опробовали  детище  наших  многотрудных  усилий.  Плот  держался
хорошо.
     - Он лучше, чем тот, на котором вас  снесло  течением?  -  спросил  я
индейцев.
     - О, - отвечал Арнак, - значительно лучше!
     Наступили последние дни нашего долгого пребывания на  острове.  Почти
целый год провел я здесь и перед отъездом не мог  не  навестить  места,  с
которыми свыкся.  Признаться,  с  чувством  какой-то  грусти  взирал  я  в
последний раз на озеро Изобилия, на ручей, поивший меня пресной водой,  на
поляну, когда-то названную Заячьей, где мы давно уже истребили  последнего
зайца, и на скалу Ящериц, на которой вот уже  много  месяцев  не  было  ни
одной ящерицы.
     Мы не знали, как  поступить  с  попугаями,  которых  у  нас  осталось
восемь.  Они были совсем ручными, но брать их с  собой  в  путь  не  имело
смысла.  Мы выпустили их на волю.  Они  взлетели  на  деревья,  окружавшие
пещеру, и  расселись  на  вершинах,  пронзительно  вереща  и  не  помышляя
улетать.
     В один из безветренных дней мы  перетащили  припасы  на  плот  и  при
полном штиле совершили первый переход по морю вдоль побережья.  Высадились
мы примерно в трех милях южнее, на мысе, который выступал далеко в море  у
юго-восточной оконечности острова. Отсюда решено было переплыть пролив при
благоприятном ветре, то есть когда он будет дуть с севера на юг, в сторону
материка.
     Теперь, когда в любой из дней мы могли  покинуть  остров,  мысли  мои
нередко обращались в будущее, к испытаниям, которые  ждали  меня  впереди.
Мне были мало известны нравы и  обычаи  племени  араваков,  к  которым  мы
собирались  отправиться,  хотя  я  и  знал,  что  они  ненавидели    белых
колонизаторов  и  считали  за  грех  людоедство.  О  людоедстве  я  немало
наслышался леденящих душу рассказов и начитался все  в  той  же  книжке  о
Робинзоне Крузо.
     После того как мы прибыли на мыс и разбили лагерь, Я спросил у  своих
юных товарищей, а не случится ли так, что араваки встретят меня как  врага
и прирежут как зайца?
     Юноши вытаращили на меня глаза.
     - Почему они должны встретить тебя как врага?
     - Я белый...
     - Да, белый, но ты наш друг!
     - А если вас не послушают, что тогда?
     - Послушают, мы все расскажем вождю: и то, что ты  всегда  был  нашим
другом, и... и...
     - И этого будет достаточно?
     - Достаточно, Ян!
     После минутного раздумья Арнак поднял на меня  глаза  и,  не  скрывая
огорчения, проговорил:
     - Белые люди  считают  нас  жестокими  дикарями,  более  похожими  на
животных, чем на людей.  Они думают,  что  мы  глупые  существа,  лишенные
разума. Это не так, Ян!
     - Я знаю, Арнак!
     - Ты знаешь, другие не знают.  Если я объявляю тебя  другом  в  своем
племени, то и все араваки - и в лесах, и в прериях -  тоже  будут  считать
тебя своим другом.  Никто не посмеет даже пальцем тебя  тронуть.  Этим  мы
отличаемся от белых людей, - добавил Арнак с горькой улыбкой.
     - А людоедство? - не удержался я от вопроса. - Ну, скажи мне  честно,
есть оно или нет?
     - Есть, - ничуть не смущаясь, ответил Арнак, - вернее,  было  раньше,
но все это совсем не так, как хотят представить белые люди.  У нас поедали
поверженного врага, но не для утоления голода...
     - Религиозный обряд! - догадался я.
     - Да, Ян! У нас думали, что отвага врага перейдет к победителю,  если
съесть, например, сердце убитого...


                         КОВАРНОЕ МОРСКОЕ ТЕЧЕНИЕ

     Через три дня сложились благоприятные для нас погодные условия.  Море
было спокойным, дул легкий северный ветер. Спустя час после восхода солнца
мы вывели нагруженный плот из устья ручья в море  и  заняли  на  нем  свои
места.  Небольшой парус, сплетенный из тонких  лиан  и  натянутый  поперек
плота, хорошо взял ветер.  На левом весле сидел я, на правом -  Арнак,  на
руле - Вагура.
     Грести почти не приходилось - ветер нес нас прекрасно,  и  вскоре  мы
отдалились от берега на добрую четверть мили.  Все шло превосходно, мелкие
волны плескались о борта нашего плота.
     Легкая грусть охватила меня, когда  я  окидывал  прощальным  взглядом
берег, узнавая издали ставшие близкими моему сердцу места: холм с пещерой,
знакомые опушки леса, мелководное устье ручья, одинокие пальмы -  все  то,
что я так долго наблюдал с другой стороны, со стороны суши.