Трифилий
предостерегает.
     Он посмотрел на встревоженных Дато и  Даутбека и  прочел в их глазах те
же опасения.
     Эрасти выхватил из  рук виночерпия сосуд и,  наполнив до краев огромный
рог, протянул Георгию.
     - Прошу,   азнауры,  -  сказал  Саакадзе,  -  осушить  рог  за  здравие
благочестивого отца Трифилия, лучшего друга не только моего дома, но и домов
всех  азнауров.  Настоятель Кватахеви всегда  поддерживал наше  стремление к
укреплению царства.  Да  процветает церковь -  ходатай перед  богом за  дела
мирские!..


ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

     Многобашенный замок погружен в мертвый сон.  На тройных зубчатых стенах
не видно дозорных,  за круглыми каменными выступами не слышно призывных труб
к  охоте,  не  ржут  нетерпеливые кони,  не  колышется  фамильное  знамя  на
главенствующей четырехугольной башне.
     Небо  безмолвно склонилось над  боковым ущельем,  и  жаркий  воздух  не
оглашается ни радостными, ни скорбными звуками.
     Путник,  проезжая Марабду, испуганный молчанием, невольно хлестнет коня
и,  не  оглядываясь,  промчится мимо  владения некогда  всемогущего Шадимана
Бараташвили.
     Но  как  обманчива притаенная тишь заросшей лесом горы!  Как  притворно
молчит, зарывшись в полевые цветы, марабдинское поле!
     За крепко замкнутыми, окованными тяжелым железом воротами расплавленной
смолой кипит  жизнь.  День  и  ночь  скрытые высокими зубцами дозорные зорко
следят за извилистыми дорогами, уходящими в Картли, Турцию и Иран.
     Сотни  месепе роют  подземный ход,  и  каждый выброшенный лопатой комок
земли,  каждый взмах  кирки пробивают потайной путь  к  намеченной Шадиманом
цели. Сотские и десятские гонят по улицам замка боевые персидские тележки. И
под резкие воинские окрики дружинников снова и снова повторяют шах-севанские
приемы,  перенятые Шадиманом у  Исмаил-хана в  тбилисской крепости.  На всех
башенных площадях, выступах высятся чаны, под ними желтеют бревна и хворост.
Котлы  с  ядовитым жиром  и  смолой вытянулись вдоль внутренних стен.  Рядом
наготове черпалки.  Мешки  с  каменной пылью,  красным песком и  солью  пока
прикрыты рогожами.  Под недубленой кожей хранятся бычьи пузыри,  наполненные
серой.
     Под покровом мглы на верблюдах,  конях и арбах свозятся в замок со всех
владений князя зерно,  мед,  вино,  сушеные фрукты,  сыр и все, что возможно
через подставных лиц тайно скупить на майданах, в деревнях и местечках.
     Отары баранты,  стада коров,  буйволиц и  коз пасутся на  сочных лугах,
примыкающих к  подножию  черной  башни.  Множество различных птиц  заполнило
обширные птичники.  Шадиман готовится к  длительной осаде.  Появление князя,
сопровождаемого чубукчи,  вызвало в Марабде суеверный ужас:  "Только черт за
обещанную князем душу помог ускользнуть от Саакадзе..."  Недаром,  шептались
обитатели замка,  князь Шадиман в  день луны,  облитый ее серебром,  не снял
папаху,  не протянул руку вверх и не вынул меч из ножен. И вот луна выказала
свою  силу и  с  помощью змей отравила родниковую воду.  В  полном неведении
высокий Залико из  Мухати напоил коня и  сам с  жадностью напился.  Говорят,
конь к ночи сдох, а Залико пять дней в огне метался, пока жена не догадалась
обрызгать цепь очага святой водой.
     Не  менее  перепугал  марабдинцев приказ  чубукчи  ловить  сетью  возле
родника поганых змей,  волочить их  в  замок  и  выпускать в  особые клетки,
наполненные  мягким  золотистым  песком.  Так  их  уже  несколько  тысяч.  А
"змеиному" князю все мало!
     Осторожно оглядываясь на замок,  тихонько сокрушались марабдинцы:  "Как
поступил проклятый чубукчи в день прилета ангелов!  Все осторожно ходили, не
подымали правую руку,  дабы, упаси бог, не задеть ангела, сидящего у каждого
на плече.  А чубукчи,  прислужник черта, размахнулся и выбил у своего ангела
правый глаз. Встревожились крылатые и, не дожидаясь вечера, улетели на небо.
Теперь на  целый  год  марабдинцы без  них  остались.  Только черт  доволен,
хвостом пыль до верхнего леса поднял, овцы чихать не устают..."
     Многие из княжеских слуг охотно сбежали бы из замка, но верные мсахури,
вооруженные колючими палками,  зорко следят за каждым.  Женщин и  детей тоже
как пленников держат.
     Княжна  Магдана,  дочь  Шадимана,  еще  больше  побледнела.  Как  тень,
слоняется по  дико  разросшемуся саду  и  молчит,  молчит,  вселяя  страх  и
жалость.
     Слухи и  шепоты подползали к  замку,  окружая его незримым кольцом.  Но
жалобы чубукчи на  затаенную враждебность крестьян вызывали у  князя  только
недобрую усмешку.
     Едва  вечерняя заря  окрашивала Алгетские высоты,  дверцы кованых ворот
открывались,  бесчисленные слуги и дружинники выходили с кирками, лопатами и
принимались рыть второй ров. Им с усердием помогали согнанные марабдинцы. Но
едва  утренняя заря  золотила Дманисские изломы,  все  уползало в  замок,  и
ворота наглухо захлопывались.
     Сам Шадиман,  сопровождаемый только чубукчи,  скрытно даже от преданных
мсахури,  проверял подземный ход...  Подкоп шел  не  в  сторону Ирана,  а  в
сторону Тбилиси.  Можно переодетым скрыться в  Гурии или в  Самегрело -  там
гостей не выд