ореховыми чернилами,  и щеки,
нарумяненные лаконосом.
     Вспомнил  Саакадзе и  танец  Дареджан.  Она  поднялась,  стройная,  как
несгибающаяся ветка;  две  тяжелые  косы,  унизанные  золотом  и  каменьями,
спускались до  пят и  колыхались,  как черные змеи;  две другие,  намотанные
вокруг  ушей,   отливали  сумраком  мегрельского  побережья,   и   еще   две
скрещивались под подбородком я исчезали,  словно в тумане, в легких складках
треугольной вуали.  Гордо  вскинутую  голову  увенчивала,  наподобие короны,
гагурджала - маленькая шапочка с причудливыми извивами и пышным султаном.
     Когда  Дареджан,  изогнув руки,  поплыла по  ковру,  длинные вырезанные
рукава показались крыльями хищной птицы.  И почудилось Саакадзе, что со стен
кровавой лавиной сползают ковры...  Его  воспоминания прервал голос  Левана.
"Да, - подумал Саакадзе, - этого опасного упрямца необходимо или привлечь на
свою сторону,  или уничтожить в  кровопролитной битве,  но...  сейчас еще не
время".
     - Союз с Имерети и Гурией мне невыгоден, Моурави! Также и с Абхазети! -
сумрачно ронял слова Леван.  -  Эти дикари платят мне дань,  ибо в  дни моей
борьбы с возмутившимися тавади они нападали и грабили моих подданных.
     - Не потому ли,  мой светлейший, твои подданные живут скорее в шалашах,
чем в удобных жилищах?
     - Э-о,  мой Моурави! Там, где десять месяцев можно наслаждаться хорошей
тенью под деревом, не нужны душные норы!
     - Но зато каждому необходима одежда.
     - Я  одеваю,  скольких могу,  но конь и  оружие у каждого,  ибо счастье
мегрельца в  коне,  оружии и  собаке.  А  Гурию я  все  же  заставлю стать в
зависимость от Самегрело.
     - А Имерети?
     - Имерети решил завоевать.
     - Должен тебя огорчить, светлейший Леван: Имерети этого не допустит.
     - В подобных случаях не спрашивают разрешения! Имерети, хоть и царство,
но  неизмеримо слабее Самегрело.  Я  же  в  мирное время  способен выставить
тридцать тысяч шашек.
     - Знаю.  А  в военное выставишь сто двадцать тысяч.  Но вот шах Аббас в
мирное время только в Исфахане держит под копьем сто двадцать тысяч. А когда
идет  войной,  способен  выставить  четыреста  тысяч  сарбазов,  снаряженных
пушками, пищалями и пузырями с ядовитым паром.
     - Нет  мне  дела  до  шаха Аббаса!  Я  -  Леван Дадиани!  Наши земли не
сопредельны!
     - Конечно,  мой светлейший, нет дела тебе до шаха Аббаса, пока Картли и
Кахети грудью защищают тебя.  Но  не  думаешь ли ты,  что может настать час,
когда  ради  спасения царств Картли и  Кахети договорятся с  шахом Аббасом и
чуть посторонятся, давая дорогу Ирану к давно желанному краю Грузии.
     - Если чуть посторонитесь -  раньше вас истребят.  А у меня с "иранским
львом" нет споров.
     - Знай,  мой  светлейший:  отклонишь  союз  с  грузинскими царствами  -
останешься один.  Полумесяц на  Айя-Софии ближе тебе,  чем  солнце на  спине
"льва". Но шах или султан все равно тебя проглотят. Еще скорее вонзят в тебя
клыки возмущенные тобою Имерети, Абхазети и Гурия.
     - Э-о,   Моурави!   Уже  объединились  мои  враги,   но   не  боюсь  их
многочисленности.  Сто  тысяч  мегрельцев стоят трехсот,  если  даже  у  них
найдется столько.
     - Не следует забывать Картли и Кахети.
     В  изумлении  Леван  уставился  на  Моурави,   спокойно  поглаживающего
рукоятку меча.
     - Ты с чем ко мне пожаловал, Моурави? Как друг или...
     - Как друг, мой светлейший.
     - Говори до конца.
     Внезапно Саакадзе резко повернулся и, раньше чем Леван успел сообразить
что-либо, с силой толкнул дверь.
     В  темном коридорчике мдиванбег-ухуцеси отлетел к стене и,  схватившись
за лоб, оторопело заморгал.
     - Глубокочтимый тавади,  -  почтительно сказал Саакадзе, - ты, кажется,
пожелал войти?  Я  поспешил распахнуть перед тобою дверь.  -  И  обратился к
нахмуренному Левану: - Разговор, мой светлейший, закончим в Цаленджиха.
     - Ты намерен посетить древние усыпальницы?
     - Я   бы  счел  неучтивым  после  оказанного  мне  царственным  Леваном
гостеприимства не преклонить колено перед прахом великих предков Дадиани.
     Просиявший Леван  ударил в  медный диск  и  хотел было  распорядиться о
выезде наутро,  но  Моурави выразил сожаление:  деле Картли ждут его,  и  он
просит не откладывать поездку.

     Разговор с  Моурави  обеспокоил светлейшего владетеля.  Его  не  пугала
Имерети,  даже если она объединится с Гурией.  Но "непобедимого" он не желал
иметь врагом:  непроходимых гор для этого "барса" не существует. Пример тому
- Двалети. Замки расщепил, как дерево... А разгром Карчи-хана? И с Кахети не
хуже... Если останусь один, не повторится ли подобное? Нет, не посмеют!
     Леван  приказал седлать коней сотне всадников -  столько же,  сколько у
Моурави...
     Два зорких ангела, стерегущий и вписующий, оберегали главный вход храме
Цаленджиха. Тусклые блики свечей колебались на древних гробницах, высеченных
из серого камня и мрамора. Грузинские и греческие надписи на гробницах гордо
извещали,  что  покоящиеся  здесь  рыцари  носили  высокий  сан  куропалата,
дарованный императорами Византии.
     Саакадзе,   сжимая  меч,   преклонил  колено  перед  гробницей  первого
куропалата.  Двое сильных,  погруженные в  большие думы,  долго не  нарушали
величественную тишину...
     Внизу у родника поили коней.  Зураб и Вахтанг, передав поводья конюхам,
прогуливались по  поляне,  обмениваясь скупыми  словами:  что  даст  Георг