изумленно  смотрел  на
Саакадзе.  Молодые азнауры и князья,  подавшись вперед,  взволнованно ловили
каждое слово.  Они и  не подозревали,  что опыт древних битв учит побеждать,
учит мастерству полководца.
     В  шатер  словно  ворвался свежий ветер.  К  сердцу приливала бодрость.
Радовались счастью сражаться под иверским знаменем Георгия Саакадзе.  И  как
бы  ни  изменились в  будущем судьбы  этих  воинов,  они  навсегда запомнили
Георгия Саакадзе таким,  каким он  был в  шатре Мухран-батони на Марткобской
равнине.
     - И  еще  последнее,  -  продолжал Георгий,  -  полководцу очень трудно
руководить ночным боем.  Поэтому беспрекословно выполняйте приказания нашего
главного полководца князя Мухран-батони.
     - Нет, Георгий, - поднял руку старый князь, - ты воин Картли, ты можешь
зажечь даже старого воина молодым огнем.  Ты  по  праву будешь распоряжаться
битвой,  а  я  беспрекословно подчиняюсь Георгию  Саакадзе.  Желание  победы
сравнивает все возрасты,  как весенняя трава поле.  Ты,  Георгий, взволновал
старого князя! - Мухран-батони, лихо выхватив меч, поцеловал лезвие.
     За  ним все азнауры и  князья целовали лезвия клинков,  скрещивая их  в
боевой клятве.
     Саакадзе    дипломатично    предоставлял   решающее    слово    старому
Мухран-батони,  незаметно подсказывая решение  и  еще  незаметнее все  делая
по-своему.  Но  сейчас Георгий облегченно вздохнул.  Наконец он полновластно
возьмет в  свои  руки ведение войны без  опасения разгневать Мухран-батони и
риска потерять важную помощь князей.
     Гонцы скакали в разные стороны с приказами от Саакадзе и Мухран-батони.
Вокруг шатра толпились азнауры,  дружинники,  ополченцы,  особенно ностевцы.
Они по  пятам следовали за Саакадзе,  точно боясь потерять его.  Возбуждение
росло.  Слышалось  отдаленное  жужжание,  нетерпеливое  постукивание  копыт.
Кто-то вскакивал на коня и мчался сломя голову,  точно от него зависел исход
боя.  Кто-то  на  всем ходу соскакивал с  коня,  словно приносил необычайное
известие.  На самом деле он только сообщал о  запасных конях,  привязанных в
зарослях  у  реки  Марткоби,   или  о  женщинах,  которые  разносили  чуреки
дружинникам.
     Саакадзе во все вникал, одинаково внимательно расспрашивал.
     Вернулись  Джандиери  и   Андроникашвили  с   личными  дружинами.   Все
кахетинские князья мечтали лично убить Вердибега за вероломство.
     Пришли из  Тбилиси амкары Сиуш и  Бежан с  оружием.  Пришли цирюльники,
костоправы и лекари.  Они сообщили, что по приказу Саакадзе удобные арбы для
раненых приведены из Сагурамо и  Дигоми и  размещены в глубине леса.  Пришли
старухи-знахарки лечить  раны  травами.  Пришли молодые женщины заботиться о
пище.
     Прискакало горийское ополчение, вооруженное кто шашками, кто копьями, а
кто просто дубиной.
     Примчались на  осликах мальчики-факельщики.  Впереди на  муле  гарцевал
Иорам, сын Георгия.
     Из  Тбилиси по  махатской дороге беспрерывно тянулся к  стану  Саакадзе
разный городской люд.
     Сумерки  сгущались.  Запоздалый луч  солнца  соскользнул с  потемневшей
вершины.  Казалось,  воздух  натянут,  как  тетива.  Густое небо  налегло на
Марткобскую равнину. Леса почернели и точно придвинулись к стану.
     Войско  ждало.   Дружинники  пробовали  оружие,  подтягивали  подпруги.
Оборвались веселые возгласы.  На миг вспомнились близкие,  земля, пройденная
жизнь.  На лица легла суровость,  и беспощадность уже светилась в глазах. Но
неожиданно Саакадзе приказал всем  на  два  часа  лечь отдохнуть около своих
коней.
     А  когда луна посеребрила верхушки пихт и грабов,  по колоннам забегали
шорохи.  Словно  камень с  утеса,  сорвался сон.  Миг  -  звякнули стремена,
скрипнули седла;  кони,  чуя  битву,  нетерпеливо застучали копытами.  Через
поляну  побежало  ничбисское ополчение и  построилось за  головной колонной.
Саакадзе, стоя на Джамбазе, обратился к войску:
     - Друзья,  верные отечеству,  я с вами!  Пусть в Картли не останется ни
одного мужа,  ни мальчика,  у  кого бы в руках не сверкала шашка или кинжал,
обнаженный  во   имя   оскорбленной  родины,   во   имя  поруганных  женщин,
уничтоженных святынь. Я с вами!
     Вокруг  Саакадзе теснились конные и  пешие.  В  лунном свете  угрожающе
накатывалась темная масса. Слушали затаив дыхание.
     - ...Грузины,  мне один итальянец рассказывал...  В  древности римскому
воину начальники приказывали:  "Одного врага побеждать, на двух нападать, от
трех защищаться, а от четырех бежать". Грузины, вас Георгий Саакадзе учит не
считать врагов!  Нападать и  побеждать!  За  мной,  воины!  С  нами  правда!
Помните, врагов не считать!
     - Нападать и побеждать!  -  ударили,  словно обвал,  тысячи голосов,  и
подобно  черным  разбушевавшимся волнам,  с  яростью  и  проклятиями дружины
бросились за Саакадзе на персидские укрепления в Норио.
     Пешее ополчение с  топорами и  кирками ринулось к первой линии завалов,
неистово расчищая путь коннице.
     Дато и Гиви, выхватив клинки и привстав на стременах, вырвались вперед.
За ними понеслись азнаурские дружины.  Конница в  сжатом строю перескакивала
через срубленные и наваленные деревья.
     Ростом круто повернул направо и врезался в просеку.
     "Алла!  Алла!" - раздались за завалами гортанные выкрики, и загрохотали
огромные камни, преграждая подступы.
     С высокого завала ударила персидская пушка