ся товар  богатых
лавок, каждый день исчезал скот, потом хлеб, кто-то поджег ханский амбар.
     Рассвирепел Пеикар-хан,  приказал устроить грузинам кровавую баню, но в
одну ночь Телави опустел.
     Пеикар-хан  сжимал в  бешенстве кулаки:  как  рабы  могли  исчезнуть из
укрепленного города?  Трупы  персидской стражи у  городских ворот рассказали
хану многое.
     Бросился Пеикар-хан с сарбазами к монастырям,  но и монастыри опустели.
Выйти из Телави хан не рискнул, боясь засады. Хан перестал есть: мясо барана
ему казалось рыбой, лучшее вино - дождевой водой.
     Наконец прибыл второй чапар от Вердибега.  Пеикар-хан,  с  раздражением
выслушав гонца, спешно устроил вокруг Телави новые завалы и укрепления.
     Прошло пять,  потом еще три дня.  Пеикар-хан,  запершись в Телави, гнал
гонца за гонцом в  Иран,  но гонцы не возвращались,  и  помощь не приходила.
Мучила неизвестность. Ни персиян, ни грузин. Запасы таяли, как лед в горячей
руке.  Посланные в  Алазанскую долину  к  тушинам  за  скотом  и  хлебом  не
вернулись.  Хан в  бессильной злобе метался во дворце,  ломая фаянс о  скулы
прислужников.  Все города и деревни оторвались друг от друга, и Пикар-хан не
знал  -  он  правит страной или  буйволиным пузырем?  Царство Кахети вот-вот
лопнет.
     Пока Пеикар-хан  неистовствовал в  Телави,  горные тушины спускались по
Баубан-билик в Кахети, а "барсы", тревожа ночные дороги, собирали ополчение,
- с  юго-востока от Тбилиси двигалось картлийское войско.  Знаменосец высоко
вздымал иверское знамя:  серебряный конь,  точно чувствуя битву, готовился к
прыжку.
     Впереди войска ехал Саакадзе. На нем блестели мессир и латы.
     Крутя   пушистые  седые   усы,   подбоченясь,   вел   тяжелую   конницу
Мухран-батони.  За ним его внук Кайхосро,  пощипывая едва пробивавшиеся усы,
вел  легкую  конницу.   Вокруг  старого  князя  с  оглушающим  лаем  прыгали
породистые собаки различных мастей.  Они рвались в  глубину леса,  вспугивая
зверей  и  тревожно  кричащих птиц,  точно  приглашая старого  Мухран-батони
поохотиться.  Он цыкал на них,  грозил нагайкой,  и  псы,  недовольно зевая,
следовали за псарями.
     Эту свору Мухран-батони велел вести за собой.  Он уверял Саакадзе,  что
после охоты на персидских шакалов они поохотятся на Дивиченском лимане. Там,
на Алазани, гнездится благородная дичь.
     Саакадзе,  во  всем  поддакивая  князю,  и  тут  восхитился  остроумием
Мухран-батони.  И  он не прочь поохотиться,  но все же советует во время боя
загнать беспокойных собак в  Марткобский монастырь.  Ночь  была  на  исходе.
Пройдя  долину  Ашкарети,  Саакадзе  с  главными  силами  вышел  неглубокими
овражками и  холмами к лощине,  спускающейся к реке Марткоби.  Невнятный гул
разносился в  глухих зарослях.  Дружины шли волчьей рысью.  Молодые князья и
азнауры следовали сбоку колонн, чутко прислушиваясь к лесным шорохам.
     Весь в перевязках, но прямо держась на коне, Квливидзе вывел азнаурские
дружины  к   чернеющему  левому  склону  и  расположил  вблизи  Марткобского
монастыря.  Гуния и Асламаз с тваладскими сотнями разместились у источника с
ключевой водой.
     Нодар  растянул ополчение Ничбисского леса  на  правом склоне чернеющей
горы.
     В  садах  и  виноградниках залег  Автандил  с  ностевской дружиной.  Он
сомкнулся  с   центром,   где   Саакадзе   сосредоточил  хевсуро-пшавскую  и
картлийскую конницу.
     Рядом с  Автандилом у скалы святого Антония стал Димитрий с триалетской
дружиной.
     Правее, в зарослях балки, укрепился Даутбек с урбнийцами.
     В  лесу у  Норио перед ровной открытой площадью,  окружностью в  конную
агаджа,  стало  войско  Самухрано.  Старик  Мухран-батони разделил дружины и
отдавал приказания сыновьям и внукам.
     Мирван  Мухран-батони  отошел  с  мсахурской  дружиной,   закованной  в
доспехи, на левый край. Он прикрывал махатскую дорогу, ведущую на Тбилиси.
     Кайхосро остался рядом с дедом. Юного князя окружали отчаянные всадники
с горящими глазами и нетерпеливыми руками, сжимавшими оружие.
     Саакадзе не переставал любоваться Кайхосро.
     К  полудню  Норио  была  окружена.  Саакадзе  выстроил конницу  ровными
клиньями,  выдвинув  вперед  под  началом  "барсов"  азнаурские  легкоконные
дружины.  Он  приказал гонцам обскакать все  стоянки и  передать:  коней  не
расседлывать, засыпать корм в торбы, на водопой водить посменно, дружинникам
плотно поесть и  посменно спать возле коней;  поручил Дато и Гиви с отрядами
беспокоить врага ночными атаками на  левом краю,  Ростому и  Автандилу -  на
правом.
     С  завала Вердибег наблюдал за равниной.  В Норио нарастало напряжение.
Вердибег,  выстроив пехоту,  продержал ее  целый день  в  боевой готовности.
Сарбазы не слезали с коней.  Минбаши гневно сжимали оружие.  Юзбаши,  словно
одержимые,  мчались то  к  Вердибегу,  то  обратно к  своим сотням.  Онбаши,
проклиная шайтана, опускали нагайки на спины сарбазов.
     Внезапные  наскоки  грузинских  отрядов  с   правого  и  левого  краев,
молниеносный обстрел  и  быстрое  исчезновение вносили  нервозность и  сеяли
тревогу.
     К концу дня иранские войска были измучены ожиданием. Сарбазы с отчаяния
сами бы ринулись на равнину,  но Вердибег знал Саакадзе и не хотел повторять
сапурцлийское поражение.  Он  твердо  решил  не  завязывать первым  битву  и
дождаться подхода Пеикар-хана и  ханов Ганджи и  Карабаха.  Но на завалы уже
сине-сизой волной накатывались сумерки, а помощь не подходила.
     Наконец Вердибег приказал усталому войску расположиться на ночлег,  ибо
с первым светом Саакадзе, конечно, бросится