тери и  солнцем,  на  небе сияющим".  Сравнивал "с государями Беграмским,
Ферсидунским,  Хаканским, царем Александром Македонским и Дарием царем, коим
подобен  Михаил  Федорович величеством,  державою,  богатырством,  славою  и
бодростью".  Желал,  чтобы "бог  устроил всякое дело государю государей,  по
праву  царского престола достигшему,  самодержцу,  Иисусова закона  великому
царю..."
     В  грамоте  было  подтверждено все  сказанное шахом  Аббасом на  приеме
послов. Но Тихонов еще раз с удовольствием прочел.
     Сверху  донеслась песня.  Тихонов  вздохнул полной  грудью,  размашисто
погладил бороду. Послушав, он и Андрей Бухаров поднялись на палубу.
     У борта под шум моря пели стрельцы:

                Хороша за морем травка,
                А рябина у крыльца.
                Уж ты, девка-раскрасавка,
                Встреть самарского стрельца,
                     Удалого,
                     Молодого
                И с пищалью у плеча
                     Золотою,
                     Боевою,
                Что, как девка, горяча.

                Ох ты, голубь-голубочек,
                Соловейко-соловей!
                Крепкий мед хлебнем из бочек.
                Нам бы в Астрахань скорей!
                     В сине море
                     Выйдет вскоре,
                Буйно плаванье - краса!
                     На просторе
                     В переборе
                Заиграют паруса!

                Привезем тебе обновы,
                Бирюзу носи в ушах!
                Мы за Русь стоять готовы,
                Знают то султан да шах!
                     Эх, в долине
                     На калине
                Заплясал широкий лист...
                     Мчи к Арине
                     Море сине,
                Гей, свисти, стрелецкий свист!

     Тихонов дивился оранжевым переливам заката. Широконосые птицы провожали
корабль.  За  кормой  пенилась легкая  волна.  Вдали  в  темном мареве таяли
гилянские берега.

     На камне,  забрызганном соленым прибоем,  сидел Хосро. Он смотрел вслед
уходящему кораблю и радовался:  одна забота - наблюдение за северными людьми
- свалилась с его плеч.
     Предстоит возвращение в  Иран.  Что дальше?  Саакадзе остыл к нему,  но
нужен ли  царевичу теперь усатый "барс"?  Благодаря неудачной охоте Дато  на
дикого козла Хосро-мирза твердо стал на доску "ста забот" шаха Аббаса.
     Он,  Хосро,  подобен этому камню, который с каждой бурей становится все
чище и привлекательнее. Ему повезло и не участвовать в кровавом нашествии на
Грузию,  и попасть в милость к шаху.  Баграт?!  Какой он царь?! Этому скряге
только и  торговать белыми конями и  розовым маслом.  Луарсаб?!  Не вернется
больше в Картли.
     О аллах!  Сколь глупы люди! Разве ему, Хосро, повредило мохамметанство?
Разве еда потеряло вкус, а питье перестало утолять жажду? Или любовный шепот
женщины превратился в шепот змеи?  Надо одевать те одежды, которые украшают,
а  не  те,  которые уродуют.  А  разве  звание пленника более  почетно,  чем
царя-мохамметанина?   Напрасно  Саакадзе  рассчитывает,   что   я,   получив
картлийский трон,  сниму чалму.  Нет!  Хосро-мирза не сделает этой глупости,
ибо  Грузия всегда в  пределах жадных глаз  Ирана.  А  имея приятным соседом
шаха, выгоднее клясться в верности Мохамметом, а не Иисусом.

     Шах  Аббас обедал у  Тинатин.  В  последнее время шах снова предпочитал
Тинатин даже юным красавицам гарема.  Он никогда не скучал с ней. Постепенно
стал доверять Тинатин дела Ирана,  прислушивался к  ее  советам.  Шах  любил
Тинатин.  Ни у одной жены и наложницы он не был так спокоен за свою жизнь. В
ее покоях он с аппетитом поедал яства,  фрукты,  пил незапечатанную холодную
воду,  безмятежно погружался в  сладкий  сон  и  всегда  уходил  от  Тинатин
веселым.
     Сегодня Тинатин казалась шаху особенно приятной. Легкое розовое платье,
отороченное бирюзовым атласом и  вышитое нежными фиалками,  необычайно шло к
ее лучистым глазам, и исходящий от плеч нежный запах лотоса нравился шаху.
     - Наш Сефи совсем мужчиной стал, жену берет, потом, иншаллах, потянется
к наложницам.
     - Мой  великий повелитель,  наш  Сефи  только ростом мужчина,  душой он
младенец. Ни одна недостойная мысль не омрачает его покойную юность.
     - Аллах,  как мать пристрастна!  Но отец более внимателен.  Сефи умнее,
чем старается казаться.
     Тинатин  внутренне  ужаснулась.  Она  вспомнила,  как  год  назад  шах,
заподозрив своих сыновей, рожденных наложницами, повелел одного умертвить, а
другого ослепить;  как  тайно убивались бедные матери,  не  смея высказывать
свое горе...  Но  Тинатин не  выдала тревоги,  она  нежно улыбалась грозному
шаху.
     - Ты  прав,  мой повелитель,  но разве у  шаха Аббаса может быть другой
сын?  Не  хочу обманывать,  мой  повелитель,  только с  рождения Сефи сердце
воспылало горячей любовью к  тебе.  День и  ночь оно  ждет могучего супруга.
Есть ли в мире большее блаженство, чем быть твоей рабой!
     Шах,  довольный словами Тинатин, улыбнулся. "Она права, разве шах Аббас
может иметь уродливого и  глупого сына?  Надо  будет Сефи показывать послам,
пусть разносят по чужим странам,  какой у  "льва Ирана" львенок...  Те двое,
рожденные от рабынь,  переливали в своих жилах не чистую царскую кровь.  Они
замышляли против меня и уничтожены.  Сефи -  сын мой и моей верной Лелу, она
воспитала его в любви и благоговении ко мне".