азани, два куба винные с трубами,
крышами и таганами".
     Запив  прохладным шербетом  приятные воспоминания,  дьяк  Иван  Шарапов
расстегнул ворот,  вытер пестрым платком потный затылок и,  заострив гусиное
перо, сел заканчивать послание Борису Годунову.

     "...А  как  вошел князь к  шаху в  палату,  а  при шахе сидели сын его,
Сефи-Мирза,  и  Азима,  Юргенского  царя  племянник,  и  ближние  люди...  А
Фергат-хана  и  иных  ближних людей шаховых не  было:  посланы были  воевать
Черные земли Арапские...  Как князь шел с  шахова двора,  а  в  те поры вели
двором под нарядными попонами аргамаков с  15,  а  сказали,  что те аргамаки
прислал шаху  маздронский государь,  а  Маздронская земля поддана шаху...  А
потеха была  кругом всего  двора потешного,  по  стене зажжены были  свечи и
камышины с зельем с пищальным и с нефтью и с серою;  а середи двора зажигали
в трубах медяных пищальное зелье; а в стол носили перед шаха и перед ближних
людей его овощи,  а  питье носили шарапы...  А как в половину потехи пил шах
про государево здоровье чашу и  князю подавал...  Марта в  4 велел шах князю
быти у себя на потехе в рядах...  а приехав на майдан,  ссел с аргамака,  не
доезжая шаховы потешные полеты;  а  пришед шах  в  ряды,  ходил  по  рядам и
смотрел товаров,  а у всех лавок стены и подволоки обиты камками и дорогами,
и  киндяками,  и  выбойниками,  а  товары развешаны по  стенам и  по полицам
раскладены, и свечи и чираки многие зажжены в лавках и ставлены у товаров...
и  шах сел среди рядов и велел играти в сурны и в дефи бити,  и песни пети и
плясати...  После стрельбы пошел шах в сад,  и велел князю смотрети полаты и
воды,  которые в  полету вверх приведены...  и  тут шах в  саду кушал овощи,
вишни и дыни и арбузы в меду,  перед князем носили тож.  Шах показывал князю
яхонт желт,  а весу в нем сто золотников, да седло оковано золото с каменьем
с великим с драгоценным,  с яхонты и с лалы и с берюзами;  а сказал шах, что
то седло темираксаковское; и показывал шеломы и шапки, и зерцалы - булатные,
навожены золотом,  и пансыри,  а говорил:  то делают в нашем государстве,  а
булат  хорошей красной выходит к  нам  из  Индейского государства и  пансыри
добрые из  Черкас -  и  пожаловал князю зерцало и  камень сердолик,  обложен
золотом,  да образ богородицы на золоте,  а сказал, что тот образ писали его
писцы со фрянского образа, а фрянский образ прислан и нему из Гурмиза..."

     Устраивая  в   честь  русийского  посольства  пиры  и  приемы,   кичась
богатством персидского двора  -  трофеями  военными  и  мирными,  принимая и
раздавая драгоценные подарки, шах Аббас учитывал и выгоды от союза с Борисом
Годуновым и  невозможность в  настоящий момент пойти на Грузию огнем и мечом
(что  он  выполнил через  несколько лет).  Поэтому  в  Картли  не  замедлило
отправиться надежное посольство...
     - Ай балам... ба... ла... м... - доносилось из коричневой пыли.
     Солнце  раскалялось.   Впереди  растянувшегося  по  исфаханской  дороге
богатого каравана,  впереди пышной свиты,  конных сарбазов и  многочисленных
слуг ехали на золотистых конях два хана.
     - Удостой, благородный Карчи-хан, мудрыми речами мой слух, ибо сказано:
мудрость - лучший щит в опасном путешествии.
     - Победоносному Эреб-хану незачем отягощаться щитом чужой мудрости.
     - Но  нигде не  сказано о  верности сведений "шутюрбаада" Али-Баиндура.
Зачем московскому царю дочь картлийского Георгия? Может, в Тбилиси уже стоит
северное войско, а мы в неведении едем с дружеским предложением.
     - Великий шах  Аббас  не  любит,  когда его  благородные уши  отягощают
лживыми сведениями; в подобных случаях "лев Ирана" укорачивает неосторожного
на целую голову,  ибо сказано: "Кто не отличает солнца от луны, тому незачем
утруждать плечи лишним весом".  А  может,  у  храброго Эреб-хана есть другая
причина тревожиться?
     Эреб-хан  внимательно осмотрел  крашеные ногти  правой  руки,  поправил
чепрак  и  решительно  заявил,  что  при  сложившихся  обстоятельствах успех
персидского посольства в Картли весьма сомнителен.
     - Ибо сказано,  -  добавил хан,  - не льстись на осла, когда предлагают
коня.
     Карчи-хан  выразил  удовольствие путешествовать в  обществе остроумного
Эреб-хана и предложил положиться на аллаха и близорукость картлийцев:  им не
проникнуть в мудрые планы непобедимого шаха Аббаса.
     - Под  богатым  седлом  и  осел  часто  сходит  за  породистого коня...
Впрочем, мы не достойны проверять мысли нашего повелителя.
     Эреб-хан пристально взглянул на осторожного собеседника.
     - Будь  благосклонен,  глубокочтимый Карчи-хан,  твои  мудрые изречения
побуждают меня продолжать приятную беседу,  -  поясни:  на пики наденут наши
головы или, к удовольствию Исфахана, выбросят на улицу?
     - Не тревожься,  благороднейший Эреб-хан,  в случае привезенного отказа
от картлийского царя, думаю, наденут на пики.
     - Не сочти самонадеянным советника шаха,  но,  клянусь Неджефом, голове
удобнее  на  отведенном ей  аллахом месте.  Особенно знатной шее  Карчи-хана
неприятно лишаться великолепного украшения.
     - Не  сочти невеждой советника шах-ин-шаха,  клянусь Кербелой,  если бы
советнику предоставили выбор,  он  тотчас присоединился бы  к  мудрым мыслям
Эреб-хана,  но  судьба каждого правоверного висит у  него  на  шее.  А  если
шах-ин-шаху  неугодна голова  преданного Карчи-хана,  мне  такая  голова тем
более не нужна.
     - Какой  дерзкий  посмеет  не  согласиться с  великодушным Карчи-ханом?
Клянусь  бородой  Моха