скорее всего приведет к 
цели. Братство, состав и характер которого он уже представил, могло, по его 
мнению, реализовать цели Иннокентия.?1 Назидание и христианское воспитание 
согласовывались с помыслами папы. Но доминиканцам не суждено было соблюсти свою 
миссию в чистоте. Прежде чем просить разрешения Рима на утверждение общины с ее 
широкими задачами, Доминик захотел испытать его на деле. Недалеко от Монреаля, 
в земле тулузского епископа, он основал монастырь de Prouille, где поместил для 
обучения 11 девиц известных фамилий; девять из них прежде были в альбигойской 
вере. Учащимся было запрещено оставлять свое жилище и предписывалось оттонять 
скуку работой. Потом, там же появляются и мужские школы, весь настрой которых 
был на проповедь. Открылось и общество бедных католиков; основателем его был 
испанец Дюран де-Гуэска, душой же - Доминик. 
      Постепенно монастыри этого братства появились в разных местностях. В них 
учились между прочим и полемике, искусству обращения еретиков; братья и ученики 
их жили милостыней, ходили в белых или серых рясах. 
Иннокентий был в восторге от них; он принял монастыри под свое верховное 
покровительство. Из этих монастырей и вырос впоследствии доминиканский орден. 
Развивать риторические таланты было необходимо тем более, что на больших 
диспутах с еретиками католики нередко оставались побежденными. Так, незадолго 
до этого времени, произошло знаменитое состязание с вальденсами в Монреале, где 
сошлись талантливые борцы той и другой стороны. Тут были все легаты, Гюи де 
Во-Серне, сам Доминик и столпы ереси: Арнольд, Оттон, Жильбер Кастрский, Бенуа 
де Терм, Павел Иордан. Толпами любопытных, помпой и блеском диспут напоминал 
Ломбер, но разница была та, что здесь посредники были лицами, не питавшими к 
ереси отвращения. В нем заседали бароны и князья. Увлечение спорящих было до 
того сильно, что они не могли закончить спора в продолжении 15 дней (18). Было 
решено продолжить его путем богословско-литературной полемики.
Таково было направление римской политики на Юге, когда случились события, 
потрясшие всю Европу и послужившие непосредственным толчком альбигойских войн.
Петру де-Кастельно однажды удалось встретиться с графом Раймондом VI. В 
последнее время Раймонда, поглощенного феодальными войнами в Провансе, увидеть 
было трудно.
Между тем Петр искал его давно, ибо о сути происходящего следовало объясниться 
открыто. Между ними произошел следующий разговор, воспроизведенный позднейшим 
историком из летописных данных.
- Граф, вам пора наконец объявить, кто вы, друг или враг наш, - начал легат. - 
Если вы - покровитель ереси, то присоединяйтесь явно к еретическим баронам; 
если же вы не расположены к ней, то разите ересь в сердце, ибо иначе она, как 
язва, пожрет все ваши домены.
- Я так бы и сделал, господин легат, если бы некоторые провансальцы не 
причинили мне тяжкого зла, думая отложиться от своего законного сюзерена.
- Но они предлагали вам мир.
- Знаю; но на каких же условиях?
- Вам, конечно, герольды передавали их.
- Да, хороши условия! По нашему, господин легат, такой мир во сто крат хуже 
войны. Они хотят мне связать руки и ноги и заставить ходить на их помочах. 
Клянусь Сен-Жиллем! Нет, я достаточно хитер, чтобы не попасться на зубы волку, 
которого сам же затравливаю. Дайте нам кончить эту войну; тогда, в качестве 
феодального сеньора, я сделаю для Церкви все, что могу.
- Если так, то сейчас же удалите из вашей армии осужденных еретиков, которые 
заражают остальных воинов.
- Никогда, государь легат, никогда. Вальденец ли, католик ли, - все одинаково 
храбрые служаки в день битвы.
- А! Теперь я вижу, вы прямой защитник ереси.
- Ничуть. Я терплю ее, и только.
- Вздор! Тот, кто не за нас, - тот против нас! Читайте, -воскликнул, теряя 
самообладание легат и, положив сверток, запечатанный папской печатью, вышел из 
комнаты (19).
Раймонд развернул грамоту и прочел следующее.
"Благородному мужу Раймонду, графу тулузскому, дух мудрого совета! Если бы мы 
могли раскрыть твое сердце, то нашли бы в нем и увидели гнусные мерзости, 
совершенные тобой. Но так как сердце твое крепче камня, то можно еще пробить 
его словом благости, но невозможно проникнуть в него. О! какая гордыня овладела 
твоим сердцем, сколь велико твое безумие, язвительный человек; ты не хочешь 
знать мира с соседями и нарушаешь законы божеские, желая присоединиться к 
врагам веры. И кто ты такой, один противящийся миру, чтобы подобно врагу 
кинуться на труп в то время, когда могущественнейшие государи и сам король 
appaгонский клялись блюсти мир по приказу легатов апостольского престола. Не 
краснеешь ли ты, нарушив клятву, которую дал, обещая изгнать еретиков из своих 
владений? Когда, во главе разбойников apaгoнcкиx, ты свирепствовал по всей 
арелатской провинции, епископ оранский просил тебя пощадить монастыри и хотя бы 
в праздничные дни воздержалъся от опустошения страны, а ты клялся в это самое 
время, что не будешь уважать ни праздников святых, ни воскресных, и что лишишь 
бенефиций всех тех, кто служит Церкви. Клятву, или лучше клятвопреступление, 
тобой совершенное, ты держишь гораздо крепче, чем твои клятвы, вынужденные 
обетованием блаженной кончины. Нечестивый, жестокий, варварский тиран, не ты ли 
себя покрыл позором покpoвительcтвo ереси, не ты ли отвечал на эти упреки, что 
найдешь среди еретиков епископа, вера которого лучше католической? Не тебя ли 
обвиняют в вероломстве, когда ты, презирая просьбу Кандельских монахов 
восстановить истребленные тобой виноградинки, тщеславно оберегал имущество 
еретиков? Легаты по справедливости oтлучaют тебя и налагают интердикт на твою 
страну. Поскольку ты предводительствовал шайкой арагонцев, презирал дни поста и 
праздников, в которые должен бы