в похоронить себя в базилике святого Петра. 
Скорбно проходит ее женственный образ среди тех кровавых событий. Эта «лучшая 
дама на свете, эта святая женщина» (как называет ее поэт) будто унесла с собою 
счастье и саму жизнь своего мужа, оттолкнувшего ее. Только в Иннокентии она 
нашла симпатию и защиту.
      Заметим, что папское распоряжение по поводу развода было сделано только 
месяц спустя после январской буллы Иннокентия. В ней Иннокентий действует в 
силу одних нравственных начал, попранных в его глазах. Папа не имел причины 
ждать наветов на Педро; он пока сочувствовал ему, как государю, как сюзерену, 
как другу Раймонда. Навет лаворского собора только что составлялся в те дни. Но 
в следующий месяц все переменилось.
Беседы с лаворской депутацией создали у папы друюо представление об арагонском 
короле. Феодосии, Вильгельм и им подобные обладали тайной склонять на свою 
сторону Иннокентия, всегда доверявшего им. Неизвестно, что происходило в тайных 
беседах папы с депутацией собора. Мп жет быть, он лишь высказал недоверие к 
образу действий последнего, и легатов в особенности. Тогда тем более дур но, 
что под конец он уступил приносимым оправданиям; может быть, он заявил полное 
нерасположение к легатам, доносы на которых происходили довольно часто, — топи 
еще хуже для него, что он, вопреки собственному убеждению, разразился угрозами 
по поводу короля, которому он прежде так сочувствовал.
Как бы то ни было, Иннокентий изменяет свое отношение к арагонскому королю и 
грозит ему отлучением за дальнейшее покровительство еретикам. Видимо, его снова 
сумели убедить, что ересь далеко не подавлена, что к ее одолению теперь даже 
требуется больше усилий, так как еретики, изгнанные из своих городов, 
разбежались и сосредоточились в одной Тулузе, сделавшейся теперь, по словам 
папы, клочком ереси, — оттуда альбигойцы могли оказать сопротивление, которое 
по настоянию легатов можно уничтожить только новым напором крестовых сил.
Иннокентий с согласия своего кардинальского совета предписывает арагонскому 
королю, ради его собственных интересов, ради его спасения, во имя божественной 
и апостольской благодати, оставить тулузцев и, пока те будут еретиками, не 
оказывать им ни совета, ни содействия, ни благоволения.
«Если они пожелают возвратиться в лоно единой Церкви, — пишет папа, — как нас 
уверяли посланцы твои, то мы дадим об этом наставление нашему почтенному брату 
Фулькону, епископу тулузскому, человеку искренних мыслей и праведной жизни, 
который заслужил такую славу не только от соотечественников, но и от 
чужестранцев. Мы поручаем ему сообща с двумя легатами обратить к Церкви тех, 
кто пожелают того чистым сердцем и истинной верой и дадут на то достаточные 
ручательства. Что же касается тех, кто упорствует во мраке заблуждений, то тот 
же епископ должен изгнать их из города за еретическую развращенность и 
конфисковать все их имущество, с тем чтобы они никогда не возвращались в Тулузу,
 или по крайней мере до тех пор, пока добрыми делами не покажут, что они 
истинные христиане, согласно правоверному исповеданию. Когда же этот город 
будет примирен с Церковью и очищен, то будет принят под покровительство 
апостольского престола, дабы впредь ни Монфор, ни иные католические бароны не 
угнетали его, а скорее защищали и помогали».
Свое мнение о преследуемых графах Иннокентий теперь решительно изменяет. Он 
говорит, что они действительно принесли много вреда Церкви и справедливо 
заслужили отлучение; прощение им можно дать лишь тогда, когда они чем-либо 
особенным, а не простой порукой, которая уже нарушена ими, докажут свое 
католичество. Устроить их дело поручается тому же архиепископу нарбоннскому, 
этого, по мысли Иннокентия, требовало доверие к его системе. Но то, что 
внутреннее недоверие к Арнольду продолжало существовать в Иннокентии, 
доказывается следующим распоряжением.
«Когда предварительные условия будут исполнены в доказательство их благочестия, 
— писал папа королю Арагона, — мы, согласно твоей просьбе, не преминем послать 
в те пределы нашего кардинала, легата "со стороны", человека честного, 
осмотрительного и твердого, который, но уклоняясь ни вправо, ни влево, а идя по 
прямой стезе, подтвердит и одобрит все сделанное правильно, исправит и 
уничтожит заблуждение, который, наконец, выкажет полное беспристрастие как 
относительно всех феодалов, так относительно противной стороны».
Папа обещает тулузцам и графам продолжать войну ними до тех пор, пока не 
искоренит среди них ересь.
«Мы не можем думать, чтобы ты, король, поступил вопреки нашим наставлением, ибо 
тогда ты понес бы тяжелый и неотвратимый ущерб, не говоря о негодовании Божьем, 
которое обрушится на тебя вследствие такого образа действий, и то, если бы мы 
даже желали, мы не могли бы щадить тебя, несмотря на всю нашу любовь к тебе, не 
могли бы отнестись равнодушно, вопреки интересам веры христианской. А сколь 
великая опасность угрожает тебе, если ты воспротивишься Богу и Церкви, во всем, 
что касается веры, и если ты пожелаешь воспрепятствовять успеху святого дела, 
ты можешь убедиться не только из прежних примеров, но видеть и на примерах, 
тебе очевидных». Последний намек на горькое положение Раймонда VI и гонимых 
феодалов резко заканчивал письмо49.
Но дон Педро не смутился темного предчувствия, которое должно было запасть в 
его сердце с этой минуты. Он был готов к войне; рыцарство ждало его со всем 
нетерпением и боевым пылом, а сам король и не думал отказываться от нее. Он 
объявил поход. В чувстве светлой радости мчались арагонцы на подвиги, они не 
хотели верить в несчастье.
В то время, когда они переходили Пиренеи, Монфор перенес истребительную войну в 
пределы тулузские. Он опустошил дотла семнадцать феодаль