х приключениях дона Педро и о важных событиях, сделавшихся 
предметом напряженного внимания арагонского рыцарства. Общее впечатление было 
хорошее: рьяные католики, арагонцы видели в тулузцах людей, гонимых жадностью 
духовных феодалов. Между светской и духовной аристократией в Лангедоке всегда 
был раздор, из-за сходства культур и умонастроений он передавался и за Пиренеи. 
Короля встретил восторженный прием.
       — С тысячей моих рыцарей я уничтожу крестоносцев, — говорил король, и 
арагонцы откликнулись на эти слова 43.
      Дон Педро объявил съехавшимся баронам, что он решился воевать за Тулузу.
       — Он мой брат, а сын его женат на моей сестре. Я должен идти против 
этого подлого племени, которое хочет лишить его законного наследия. Попы и 
французы желают изгнать его из родной земли ради своего удовольствия. Я прошу 
вас, друзья мои, собрать и вооружить своих людей, через месяц мы пойдем в поход.
  
— Государь, — отвечали бароны, — все, что вы говорите, совершенно справедливо, 
и мы ни в чем не будем противиться вашим намерениям.
      И вслед за этими словами по всему Арагону началось вооружение.
Между тем, желая по возможности оправдать себя перед римским правительством, 
король отправил в Рим протест против поступков легатов. В то же время, 
пользуясь наступающим летом, он спешил открыть военные действия и, 
приготовившись к ним, хотел идти на Монфора, которого ненавидел и как личного 
врага, и как непокорного вассала, и как чужеземца. Но Монфор предупредил его 
своим вызовом. Он отправил от себя с этой целью в Арагон дворянина Ламберта де 
ла Тура, своего приближенного. Впрочем, ему поручалось вести себя осторожно, и 
если можно, то даже склонить короля к миру.
Ламберт был представлен Педро в большом собрании баронов. Его предложения 
запоздали. После первых объяснений король прочел письмо Монфора, оно вызвало 
негодование собрания.
Посла Монфора посадили под стражу. На другой день его потребовали снова. 
Некоторые настаивали, чтобы Монфор приехал к королю с повинной.
       — Государь, — сказал посол королю, — позвольте заметить вам, что мой 
властитель ничем не провинился перед вами, он по-прежнему готов исполнить все 
свои вас сальские обязанности.
— Теперь уже я избавлю его от этого.
— Но если ваше величество недовольны тем, что граф, по повелению папы и при 
помощи католических пилигримов, завоевал земли еретиков, то он предлагает вам 
пере нести дело на суд в Рим или, наконец, предоставить спор решению легата, 
архиепископа нарбоннского.
— Славных судей выбирает Монфор! Это, по правде сказать, означает: разбойники 
будут судить разбойника. Впрочем, вестник, если вы приехали для переговоров, то 
можете сесть на коня и вернуться в Каркассон.
— Нет, король, я имею передать вам еще несколько слов. Слушайте, государь! Граф 
Лейчестера, Монфора и Каркассона, виконт безьерский и государь нарбоннский 
извещает вас через меня, что отныне вы не сюзерен его, а он не вассал ваш. 
Отныне он не считает себя обязанным вам ни службой, ни повиновением и будет 
биться с вами всюду и всяким оружием. И если при дворе вашем есть какой-нибудь 
рыцарь, который скажет, что граф Монфор оскорбил вас несправедливо, я вызываю 
этого рыцаря на поединок, лицом к лицу, пешим, на коне, на копьях, на мечах, на 
секирах или на кинжалах, как ему будет угодно...
      В собрании при этих словах, которые были сочтены дерзостью, поднялась 
буря. Оскорбительный вызов отчаянного де ла Тура, высказанный так смело, никто 
из арагонских баронов не хотел принять. Только Педро откликнулся на него.
       — Ламберт, скажи твоему государю, что скоро мы сами принесем ему ответ 
на конце нашего копья.
      Разгоряченные рыцари едва ли выпустили бы поели живым из залы, несмотря 
на его благородное звание. Но некоторые из королевских приближенных, знавшие 
Ламберта лично, просили короля взять его под защиту и скорее выслать из 
пределов Арагона. Не без опасности герольд вернулся к Монфору44.
Перед выступлением в поход король получил послание от Иннокентия, чье 
содержание было довольно грозным. Папа грозил королю за поднятое против воинов 
креста оружие и за покровительство еретикам.
Дело в том, что Иннокентий уже успел получить донесение лаворского собора, 
пристрастно составленное в интересах легатов, и выслушал посольство, в котором, 
между прочим, участвовал отец Феодосии и архидиакон Вильгельм. Это донесение 
заключало в себе оправдание того терроризма, которого легаты считали нужным 
держаться по настоящее время и всю ответственность которого по-прежнему 
продолжали приписывать тулузскому графу. 
«Язва ереси, посеянная здесь с древних времен, в последние годы дошла до такой 
высоты, что всякое богослужение впало в поношение, что еретики и рутьеры делали 
открытые насилия духовенству и грабили церковное добро. Виной всего был и есть 
граф тулузский, хотя побежденный Монфором, но еще владеющий убежищами, из 
которых он может проливать яд свой. С тех пор как он удостоился быть у вашего 
святейшества и был ободрен снисхождением и приемом, которого он не заслуживал, 
стало очевидно, что ангел сатаны вселился в его сердце; отплачивая 
неблагодарностью за ваши милости, он не исполнил ничего, что обещал в вашем 
присутствии».
Далее, доказывая нерасположение Раймонда к Церкви, собор указывает на его 
дружбу с Оттоном, этим мятежником против Церкви и Бога, и от сношений графа с 
мнимым императором зависело его отношение к еретикам.
      Действительно, Оттон в это время находился во враждебных отношениях с 
Римом, который выдвинул против него другого претенденга на пресгол в лице 
Фридриха II Гогеншгауфена?? 45. Преследуемый имперагор пригягивал к себе 
всяческую оппозицию римскому правительству. Раймонд, видевший явное 
нерасположение к себе со стороны Филиппа Августа, принявшего на себя 
обязанность уничтожить Оттона, должен был, естественно, видеть в последнем 
своего союзника. В качестве преступления ему также вменялись переговоры с 
Савари, английским сенешалем, союз с которым ясно обнаружил приязнь графа с 
английским королем, тогда союзником Оттона. Раймонда укоряют в том, что он 
призывал на гибель христианству маро